Мелихов: – Да, может быть, и ничего, конечно. Если это не становится и главным, и единственным в жизни. А ведь это как-то так незаметно стало единственной ценностью в нашей жизни – вот она, вот бытовая обеспеченность. И эти, кто вперед всех бежит за благами цивилизации, почему-то взяли себе право обвинять тех, кто отстал, и презирать тех, кто вовсе не пытается их догнать. И почему-то в России стало стыдно быть ну не бедным, не богатым.
Зина: – Кончено. Мы ведь теперь тоже живем, как и весь развитый мир – в обществе потребления. И у нас теперь тот, кто хорошо зарабатывает, может позволить себе купить все, как какой-нибудь американец или француз.
Трезвый студент: – И считается справедливой и обыкновенной вещью, когда один человек упрекает другого в бедности, в неумении жить. А вот на бедность души уже как-то и бестактно кажется указать.
Левандевский: – Да не бестактно – бесполезно.
Зона: – А я вот это вот – погоню за деньгами – хорошо заметил. Я же жизни-то обыкновенной почти и не видел последние двадцать лет. Между подсидками как-то не до наблюдений было. Только сейчас немного осмотрелся. Люди другие стали. Все какие-то одинаковые, что ли. И точно все куда-то бегут. У них же не жизнь – конвейер. Все силы и время уходят на то, чтобы… соответствовать. Это и раньше было – все там о стенке в дом мечтали. Но в нее хоть книги ставили, читали их иногда. А сейчас – некогда. Надо все время деньги зарабатывать. Других целей будто бы уже и нет в жизни.
Мелихов: – Вот в этом и проблема пьесы. Герои втянуты в этот процесс. Процесс, в котором мечта о новом каком-нибудь цифровом телевизоре или поездке на Багамы есть норма. То есть если они даже и решат быть вместе, они не могут уйти, условно говоря, в шалаш. Возникает проблема денег, которых, как известно, особенно нет тогда, когда они, может, в единственный раз по-настоящему-то и нужны.
Зина: – Ну пусть они что-нибудь придумают. Они же вроде хорошие люди, и так хочется, чтобы они были вместе и счастливы.
Мелихов: – Зиночка, вы немного торопитесь. Они ведь еще не решили, будут ли они вместе. Ведь для этого каждый из них должен пожертвовать очень многим: сложившимся бытом, родственными отношениями, потом у каждого из них есть ребенок. А развод родителей для ребенка – ужасная трагедия.
Пьяный студент: – Настоятельно предлагаю выпить за детей!
Цыган: – Замечательный тост, обязательно надо выпить.
(Выпивают и закусывают)
Трезвый студент: – Вот вы говорите о детях, о родственниках. Подводите ваших героев к жесткому выбору. Но то, что они любят друг друга, безумно, действительно по-настоящему, – это факт, в котором мы не сомневаемся?
Мелихов: – Да, пусть в пьесе будет именно так, что их любовь – это просто божественный дар и они оба это понимают.
Трезвый студент: – Тогда они должны принести в жертву этой любви все, что у них было до встречи друг с другом.
Левандевский: – А если не смогут?
Трезвый студент: – Ну а если не смогут, все у них и закончится обыкновенной пошлостью – прошла любовь, завяли помидоры. Тогда и говорить нам тут не о чем.
Зина: – Нет, ну а как же детьми-то своими пожертвовать?
Трезвый студент: – Ну они же не отрекутся от них. Может, они их вообще к себе заберут.
Зина: – Новый отец или мать для ребенка – это тоже трагедия.
Учитель: – Да какой же это им урок будет, детям-то? Что можно жениться, рожать детей, разводиться, опять жениться?
Трезвый студент: – Нет. Урок детям будет куда более серьезный. Они его не сразу и поймут. И урок тот в том, что нельзя предавать Любовь.
Учитель: – И что ради своей любви другими можно пожертвовать?
Трезвый студент: – Ради настоящей? Не только можно, но и нужно.
Учитель: – Но это же эгоизм!
Трезвый студент: – А жертвовать собой ради других – это альтруизм?
Учитель: – Да.
Мелихов (Учителю): – А не кажется ли вам, что альтруизм – худшая форма эгоизма?
Учитель: – Как это?
Мелихов: – Ну что ж, вам не разу не приходилось слышать – от своих родителей или от жены: «Я для тебя стараюсь, сил своих не жалею, всю свою жизнь на тебя трачу, а ты вот такой нехороший, жестокий, невнимательный ко мне, неблагодарный»?
Учитель: – Ну… да. Слышал, как же. Действительно, как на базаре выходит: я – тебе, ты – мне, уж будь любезен, отблагодари.
Цыган вдруг встает из-за стола, понемногу степует, обводит всех взглядом, перепляс его из спокойного все убыстряется. Он стучит веселье и удаль, размах, радость, отчаяние и волю.
Цыган: – Смотрю я на вас, русских, удивляюсь и думаю: что ж вы вот все с каким-то вывихом живете, все что-то надрываетесь, спотыкаетесь на ровном месте!
Мелихов: – Цыган, ты задохнешься сейчас.
Учитель: – Выпей вот, переведи дух.
Цыган (берет протянутый стакан, но не пьет): – Я за вами близко в жизни никогда не наблюдал. Мы в своем цыганском поселке живем не то чтобы замкнуто от вас, но по своим законам!
Зона: – И что же у вас за законы?
Цыган: – Радость и воля – вот наши законы! Пусть мы себе домов понастроили и как будто осели в вашем городе. Мы всегда помним про наши кибитки, и лошади у нас есть. Если нам перестанет нравиться эта наша жизнь, мы ее поменяем… А вы… А вы – терпите! Смотрю я на вас, слушаю: один с женой замучился, другой на работе мучается, и не нравится она ему, а все равно не бросит ее, мучается, терпит. А если на работе хорошо, если с женой все складывается хорошо, все равно где-нибудь да страдаете: с хозяйством там со своим, с детьми непутевыми или оттого что денег у вас мало, или, наоборот, много и их надо как-то сохранить и приумножить. Все у вас какие-то проблемы, с чем-нибудь да мучаетесь. Иногда вот собьетесь за такой откровенный стол – и такой у вас возвышенный образ мыслей появляется! Тут-то вы уж все вопросы готовы решить, даже и мировые, за всех! Но, скажите, почему вы в своей-то жизни так бестолково барахтаетесь? Почему жалуетесь на нее, зачем стонете?
Учитель: – Хорошо сказал, Цыган. Бывает, выпьешь – и такие в себе силы, такие чувства, такую радость в себе найдешь, и все кажется возможным в жизни! А с похмелья встанешь – куда все делось?
Пьяненький студент: – Цыган, а у вас есть в таборе цыгане?
Левандевский: – О! Студент в распыл пошел. Веселья захотелось. Зина, включи музыку тихонько.
(Из радио звучит Высоцкий: «…Хоть казни меня, расстреливай, Посмотри, как я любуюсь тобой, Как мадонной рафаэлевой…»)
Мелихов: – Сколько же народу в России Владимир Семенович споил!.. Давайте и мы за него выпьем.
(Выпивают. Молчат. Цыган сел на свое место, тоже притих.)
Мелихов: – Ромала, вольная твоя душа, ну а что ж героям-то нашим делать?
Цыган: – Это вы про тех, которые в пьесе? Пусть они счастливы будут. Пусть хоть в пьесе не боятся радости, если любят друг друга. Пусть он ее куда-нибудь увезет…
Пьяненький студент: – …В кибитке?
Цыган: – …А если она не согласится с ним уехать – брось ее! Ну жить-то надо весело! Весело, легко и красиво!
Иваныч: – Нельзя. Нельзя радость в жизни откладывать на потом. Не надо бояться радости. Надо поотчаяннее быть. И не думать, что скажут про тебя люди, партком.
Учитель: – Какой партком, старый?
Иваныч: – Я вот проосторожничал всю свою жизнь. Все на других оглядывался, что они обо мне подумают да что скажут.
Пьяненький студент: – Настоящих буйных мало, вот и нету вожаков! Цыган! Ну давай пошлем за цыганами!
Цыган: – У тебя деньги-то есть на цыган?
Пьяненький студент (со вздохом): – Нет, нету. Я уже сообщал об этом. Нету у меня денег на радость в жизни! Приходится так, без них, обходиться. Без цыган. И без денег.
Зина: – Григорий Иваныч! Ну а что у вас дальше-то в пьесе происходит?
Мелихов: – В пьесе-то? Цыган, а что, правда у вас в поселке кибитки есть и лошади?
Цыган: – Есть…
Мелихов: – А хорошо бы сесть на лошадей, разучить какой-нибудь балаганистый спектакль и поехать вот тоже по России! По степям, по городкам, к морю… Ведь заработали бы мы себе на хлеб на площадях-то? Сложно, конечно. Ведь балаган, скоморохи – это ведь все настоящим искусством должно быть. На площадях билетов нет. Там зритель потом платит, после представления. Это если он его еще захочет до конца досмотреть. Это ведь не в театре, куда билет заранее покупаешь. А потом, нравится-не нравится – смотри, жалко уйти-то.
Зина: – Ну почему? В буфет можно всегда пройти.
Мелихов: – Но ведь заработаем мы себе на хлеб на площади-то?
Цыган (улыбается): – Заработаем, Григорий Иваныч. Веру с собой возьмем. Она нас обшивать будет, заплаты на костюмы ставить. На хлеб заработаем, на вино – своруем!
Пьяненький студент: – Гусей станем в полях воровать. А также другую всякую птицу. Я знаю, как им бошки сворачивать!
Мелихов: – Ведь можно же, теперь-то это можно ведь? Никто же за тунеядство не арестует бродячих артистов?
Учитель: – Патент все равно какой-нибудь выправить надо.
Левандевский: – Вы что же, серьезно, что ли, Григорий Иваныч?
Мелихов: – А почему нет-то?
Зина: – Да кто ж согласится из артистов поехать-то так вот, в кибитках, без теплой ванны и туалета?
Мелихов: – Не согласится, и не надо. Да я, может, и звать никого не буду. Никого вот, кроме вас. А? (оглядывает стол)
Пьяненький студент: – А что? У нас – каникулы.
Зона: – У меня жена рожает скоро.
Цыган: – А пусть она пока у нас в поселке поживет, там за ней присмотрят лучше, чем в больнице.
Иваныч: – А меня возьмете? Я же старый. Ничего почти уже не могу. Поздно мне что-то уже желать…
Левандевский: – Хворост будешь собирать, на кухне Зине вон помогать…
Мелихов: – Да-да, Иваныч. Хорошее не бывает поздним.
Зина: – Да вы что, серьезно, что ли?
Мелихов: – Но ведь хорошая идея! Легкая, радостная. Свободой наконец надышимся, а?
Зина: – А долго до моря будем добираться? Как же давно я не купалась в море!
Пьяненький студент: – Пить много не будем! Алексашка, ты с нами едешь? Не отпустит ведь жена-то?
Трезвый студент: – Да, у жены на мои каникулы другие планы.
Левандевский: – Так ты скажешь ей, что у тебя гастроли с театром. Почти и врать не придется.
Мелихов: – Учитель, а ты что молчишь?

• « Уроды
• » Звездный час