НИКОЛАЙ КОЛЯДА

Пьеса в двух действиях.

Действующие лица

ЗОЯ
МАРИНА, ее сестра
НИКОЛАЙ, муж Марины
БАЙЖАН

Дом Зои в лесу, у старой дороги. Июнь.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Первая картина.

… Из степи в лес несется тяжелый глухой звук. Не то эхо, не то стон чей-то, не то вздох. Наверное, это горячий степной воздух так перетекает из ложбинки в ложбинку, волнуется, переливается, – наверное…
Звук этот, долетая до леса, сильно ударяется в высокие сосны и, словно захлебнувшись, начинает оседать, уходить в землю, прятаться в ковер зеленой травы на лесных полянах, в чашечки первых грибов, в муравьиные кучи, в норки лесных мышей…
Проходит несколько минут – и опять этот вздох Земли: печальный, величественный и прекрасный. Снова и снова несется он из степи к лесу и опять растворяется, исчезает… Никто не обращает на него внимания. Привыкли. Ну, шумит и шумит что-то где-то там. Ко всему привыкли: к Солнцу, Воздуху, Траве, Муравьям, Звездам. Разве что птицы на мгновение пугаются, умолкают, но не надолго…
Лето. Начало июня. Тепло. Раннее утро. Летают бабочки, пчелы, поют птицы. На лесной поляне крепко стоят огромные, блестящие на солнце, опоры высоковольтного столба. Рядом приткнулся старый дом из прогнивших бревен. Едва слышно гудят провода, висящие над крышей. Они тянутся дальше в лес и теряются среди сосен. У дома стоит сарайчик, дощатый туалет. В доме две комнаты. Плохонькая обстановка. Кровать, стулья, буфет. На стенах – фотографии в рамочках. Белые тюлевые занавески на окнах. Под окнами несколько грядок с луком и морковью. Вся растительность только-только стала подрастать, зеленеть. Старая высокая яблоня у окна подперта доской, чтоб не упала, не развалилась. Отцветает яблоня, роняет белые лепестки на землю.
Дом и огород от леса отделяет забор из старых досок. Калитка в заборе. Тропинка бежит в лес и исчезает в той стороне, где проходит автотрасса. По автотрассе одна за другой пролетают тяжелые груженые машины, легковушки, автобусы с пионерами, распевающими песни.
А налево от дома, в чащу уходит старая дорога. Поросла она травой, никто по этой дороге давным-давно не ходит, не ездит.
У дома над крыльцом навес. На последнюю ступеньку крыльца сел КОЛЯ. Положил газету на лицо. Загорает. Коля в длинных до колена трусах с яркой надписью: “ПЕРЕСТРОЙКА-ДЕМОКРАТИЯ-ГЛАСНОСТЬ”. Жена Николая Марина дзинькает носиком умывальника, который висит на небольшом столбике рядом с крыльцом.
МАРИНА. (умывается, сердито:) Ты посмотри, посмотри только, сколько тут всякой заразы… Жуки, червяки, мухи, гадость. А какого цвета страшного, глянь, а? Серо-буро-малиновые. Видишь, видишь, куда ползут? К дому, в погреб. Я же говорила тебе? Ну вот. Вот.
КОЛЯ. (снял с лица газету.) Всю ночь кошмаревич снился. Как будто, в натуре, она села на меня и душит, душит, в натуре… Волосы распустила вот так… Фу! Просыпаюсь, а ты мне руку на горло вот так вот поклала и храпишь, как паровоз…
МАРИНА. (умывается.) Пожалуйста, не ври. Я не храплю по ночам.
КОЛЯ. Ну да, не храпишь. Такого дрозда давала.
МАРИНА. Скажи спасибо, что руку поклала, а не ногу.
КОЛЯ. Спасибо.
МАРИНА. Я не храпела. Это она вон храпела…
КОЛЯ. Ну да. Всю ночь она не спала. По комнате шоркалась. Ковыляла, ковыляла… Шептала чего-то…
МАРИНА. Колдует! А может, деньги считает. Говорила ведь: едем к тете Клаве жить, там переночуем, в городе. Жестко ведь на полу спать. И страшно. Нет – романтика и все!
КОЛЯ. Романтика. Романтика. Красота. Природы – вагон!
МАРИНА. Ага. Вагон. С тележкой. Запах трупный даже в воздухе. Слышишь? Прям Ванина Ванини стоит. Дышать не могу. Чуешь, нет? (Умывается.) И позавтракать нечем. Боюсь тут съесть чего-нибудь. Отравит, отравит. Надо в поселок, в магазин сходить. Гадюка такая. Абортарий устроила тут, чистильную мастерскую. Воняет, воняет! Ведьма. Ведьмюга. Вампирша. Колдовка. Баба-Яга колченогая. Не одну, поди, душу детскую, невинную загубила. (Перекрестилась.) Прости, Господи! Как без еды вот – не знаю. Боюсь еёное есть. Намешает ведь: колхоз-навоз… И все. Оба ноги протянем.
КОЛЯ. (под газетой.) Да ты что?
МАРИНА. Не “датычтокай”. Буду я врать. Не видишь? Коля, ну, что ты развалился тут, что хозяйство свое показываешь? Одень штаны по-человечески. Не мальчик. Надо же поприличнее себя вести все ж таки. Ну, Коля, ну, сними ты эту переделку, эту демократию – смотреть противно…
КОЛЯ. (под газетой.) Не “переделка”, а “перестройка”…
МАРИНА. Ну, правильно. Отдал за эту тряпку столько денег. Это ж самострок, самопал, не фирма. Я тебе сколько раз уже говорила: не покупай ты ничего у этих хапуг кооператоров, не покупай. Зачем ты их жизненный уровень повышаешь?
КОЛЯ. (Молчит.) Слушай, мы с тобой мужем и женой пятьдесят лет прожили или семьдесят, я что-то запамятовал?
МАРИНА. Ну вот, будет обижаться теперь.
КОЛЯ. Кончился медовый месяц?
МАРИНА. Ладно. Ладно. Не буду.
Из степи несется гул, ударяется в деревья, умолкает.
(Села рядом с Николаем.) Ну, не дуйся, Колянский… Миленький мой… Ты пойми, у меня от всего от этого настроение такое плохое, аж страшно. Прости, Колямба, ну? Всю дорогу до сюда колотило, как в падучей. От нервов. Сюда приехали – суток нету, а я и подавно еле живая от переживания. А ты не участвуешь никоим образом. Почему, однако? Тебе все хухры-мухры. А ведь это теперь напополам – тебе и мне, мужу и жене. Ну?
КОЛЯ. (бурчит.) Кочумай. Муж и жена. Одна сатана… (Встал, пошел к грядке.)
МАРИНА. Не хамей, Коленька, не хамей, ну?
КОЛЯ. (накинул на себя рубашку, пошел к калитке.) Мне твое настроение. Парламент по каждому поводу устраиваешь. Ля-ля да ля-ля. Все уши уже съела. Сопло закрой.
МАРИНА. Стой. Куда пошел?
КОЛЯ. В магазин схожу. Похавать возьму. Сама сказала. Скупнусь заодно. Или с тобой сидеть? Будешь бодягу разводить, мозги мурыжить…
Идет к калитке. Вырвал на ходу морковку, ест.
МАРИНА. Не ешь с землей, глисты будут!
КОЛЯ. Не гони пургу.
МАРИНА. Ды сыми ты “перестройку”, не позорься, там же люди на пляже. (Пауза.) Ну, приходи быстрее назад тогда. Поговорим с нею еще раз. Потрясем ее хорошенько.
КОЛЯ. Сама говори.
Ушел. Гудят провода над домом, щебечут птицы. Высоко в небе летит самолет, чертит по синему белую линию.
МАРИНА. (Зло.) Ну, свинтус… В пузырек меня загнал… Зубы показывает… Ишь какой…
Ушла в дом. Вышла, села на крыльцо. Поставила зеркальце на колени, плюет в тушь, красится.
Опять из степи несется стон. Долетел до леса, замолк, растворился.
Открылась калитка. К дому по тропинке ковыляет БАЙЖАН – старый, грязный, в оборванной одежде казах. Он в клетчатом пиджаке, на ногах у него сапоги, на голове – засаленная тюбетейка.
БАЙЖАН. Драстуй, Маринка. Не узнал? Я узнал.
МАРИНА. Здрасьте-пожаловали. Это еще что за бабай тут? Чего надо, ну?
БАЙЖАН. Драстуй, Маринка, драстуй. Байжан я. Не вспомнил?
МАРИНА. (Молчит.) Байжа-ан? Какой Байжа-ан? (Молчит.) Никаких Байжанов я не знаю. Чего тебе?
БАЙЖАН. Мне Зойка надо. Зойка дело есть. Зойка – мой подружка.
МАРИНА. Подру-ужка? Подружку себе Зойка нашла. Два сапога – пара. Зачем тебе подружка?
БАЙЖАН. Зойка добрый баба, хороший баба. Байжан к ней давно ходить. Маринка, твой Зойка Байжан лечит. Байжан рука загнил, видал?
МАРИНА. (Вскочила с крыльца, кричит.) А ну, не подходи ко мне! Заразишь еще меня бациллой какой! Уйди, сказала, в сторону! Не подходи! Зойка тут всю помойку собрала! Уйди, ну?!
Байжан молчит, смотрит на Марину.
БАЙЖАН. Зачем кричишь? Байжан тут сядет. Не кричи. (Сел на землю.)
МАРИНА. (Помолчала, запахнула халат.) Тюбетейка какая. Командует. Появится твоя Зойка. Жди.
Ушла в дом. Вынесла тазик. Налила из бочки воды. Принялась шоркать мылом какие-то тряпочки. Искоса поглядывает на Байжана. Тот молчит, следит за Мариной. Достал папиросу, закурил. Закашлялся, закряхтел.
Фу, как кашляет… Господи! Бруцелез у тебя, туберкулез, чума. Все разом. Дома сидеть надо, а он по Зойкам ходит, пыхтит, кряхтит, дуется. Куча грязи.
БАЙЖАН. (Долго молчит.) Ты что такой злой приехал? Всю жизнь не был – приехал. Радовайся. А ты – злой.
МАРИНА. Ничего не злой. Не злая, то есть. А нечего тут ходить. И все.
БАЙЖАН. (Молчит.) Ой-бай, Маринка, ты маленький был – злой не был. Маленький был, девочка, помнишь? Моя жинка тебе конфет давал, ты плакал, лес потерялся. Потом смеялся. Моя жинка тебе конфет давал, ты смеялся? А?
МАРИНА. А, а. Корова срать звала. (Выпрямилась, перестала стирать.) Конфет… Конфет… (Пауза.) Не ври давай, конфет…
Молчат. Снова из степи из степи несется вздох, снова исчезает…
БАЙЖАН. Твой отец Вовка тут жил. Ты жил. Зойка жил. Я помню. Старый дорога работал. Машин туда-сюда ехал, сюда-туда ехал. Моя дом там был. За озеро ходил. Моя бьеге баратыр смотрел, скотина пас. Ты за грибы ходил. Маленький был. Не помнишь? С Зойкой за грибы ходил, дерево упал. Не помнишь? Вместе с ней ходили? Нет? Забыл?
МОЛЧАНИЕ.
Марина стирает белье.
МАРИНА. Конфет… Стала бы я у тебя конфеты брать, у бацилльного… (Молчит.) Я всю жизнь брезгливая. (Молчит.) Стала бы. (Молчит.) Фу! Байжан. Ну, правильно – Байжан. Меня отец всю жизнь, маленькая как была, тобой пугал: “Вот Байжан придет, заберет, утащит в лес!” Обходила тебя за километр, боялась… Правильно. В лесу мы потерялись… (Молчит.) Сто лет прошло, ты как в банке законсервированный, все такая же страхолюдина… (Молчит.) Надо же, а? Надо же, а? Вспомнила ведь, вспомнила… (Улыбается. Снова начала стирать.)
БАЙЖАН. Моя жинка не помнишь? Тебе конфет давал, на лошадь ехал?
МАРИНА. (Зло.) Да отстань! Отстань, сказала! Жинка, жинка. Научился. Иди домой, хватит тут. Людям без тебя забота. Идите домой, ну?
БАЙЖАН. (сидит на земле, опустив глаза; горько:) Моя дом сгорел. Три года назад сгорел. Дом сгорел, жинка сгорел, внучка маленький был – бедный, сгорел. Байжан один. Кынь жек. Тяжело жить, Маринка…
Марина молчит. Стирает.
МАРИНА. (Отмахнулась от комара.) Расплодились, кровопивцы! Керосином травить надо!
Байжан молчит. Марина остервенело стирает.

• « ПРЕСЛЕДОВАНИЕ И УБИЙСТВО ЖАН-ПОЛЯ
• » Песочные часы