С и р и е ц. У входа стоял сияющий человек, возвестивший, что Христос воскрес. Слабая барабанная дробь и звук трещотки. Когда они спускались с горы, какой-то человек внезапно появился на их пути. Это был сам Христос. Они упали на колени и поцеловали его ноги. Теперь дайте мне пройти к Петру, Иакову и Иоанну, чтобы рассказать им об этом. Иудей (стоя перед занавешенным входом во внутреннюю комнату). Я не уйду с этого прохода. Сириец. Ты слышал, что я сказал? Наш Учитель воскрес!
И у д е и. Я не позволю тревожить Одиннадцать какими-то видениями женщин. Грек. Это были не видения. Женщины сказали правду, и все-таки ты прав, ведь ты здесь за старшего. Мы все должны убедиться в этом, прежде чем сказать Одиннадцати.
Сириец. Но они смогли бы оценить ситуацию лучше, чем мы.
Грек. Хотя мы значительно моложе, мы знаем о мире гораздо больше их.
Иудей. Если бы ты рассказал им эту историю, они поверили бы в это не больше, чем я, но страдания Петра усилились бы. Я знаю его дольше, чем ты, и поэтому хорошо представляю себе, что могло бы случиться. Петр подумал бы, что ни одна из женщин не испугалась, не отказалась бы от своего учителя, и что эти видения доказали их любовь и веру. А потом он вспомнил бы, что у него не было ни того, ни другого. И, представив, что Иоанн смотрит на него, он бы отвернулся, закрыв лицо руками.
Г р е к. Я сказал, что мы все должны быть уверены, но существует и еще одна причина, по которой тебе не следует им ничего говорить. Кое-кто еще должен здесь появиться. Я уверен, что Иисус
никогда не имел человеческого тела; что это призрак, который способен пройти сквозь эту стену, и что он так и сделает. Он проникнет в эту комнату и сам будет говорить с апостолами. С и р и е ц. Он не призрак. Мы положили огромный камень у входа в гробницу, но женщины сказали, что его откатили в сторону. Иудей. Римляне вчера слышали, что некоторые из наших людей намеревались похитить тело и распустить повсюду слух, будто Христос воскрес, и таким образом избежать стыда от нашего поражения. Возможно, они украли его ночью. Сириец. Римляне поставили часовых у гробницы, и женщины обнаружили их спящими. Христос усыпил их, чтобы они не могли увидеть, как он отодвигает камень.
Грек. Рука без жил и костей не может двигать камни.
С и р и е ц. А что, если это противоречит всему человеческому знанию? Другой Арго плывет за руном, другая разграблена Троя. Грек. Почему ты смеешься? Сириец. Что есть человеческое знание? Грек. Это знание, которое охраняет от разбойников дорогу отсюда до Персии; знание, с помощью которого построены прекрасные города и создан современный мир, знание, отделяющее нас от варваров.
С и р и е ц. А что, если здесь кроется нечто необъяснимое, нечто более важное, чем все остальное? Грек. Ты говоришь так, как будто хочешь, чтобы вновь вернулось варварство. Сириец. Что, если всегда есть нечто, находящееся за пределами знания и порядка? Что, если в какой-то момент, когда наше знание кажется исчерпывающим, оно появляется? (Начинает смеяться.)
Иудей. Перестань смеяться. Сириец. Что, если возвращается иррациональное? Что, если цикл начинается снова? Иудей. Прекрати! Он смеялся, когда увидел в окно Голгофу, а теперь смеешься ты. Г р е к. Он тоже потерял контроль над собой. Иудей. Перестань, говорю тебе! Барабаны и трещотки.
Сириец. Но я не смеюсь. Это люди снаружи смеются.
Иудей. Нет. Они гремят трещотками и бьют в барабаны.
Сириец. Ая думал, они смеялись. Как ужасно! Грек (глядя в глубь зрительного зала). Сюда опять идут почитатели Диониса. Они спрятали свой образ мертвого бога и теперь орут, как сумасшедшие: «Бог воскрес! Бог воскрес!» Музыканты произносят «Бог воскрес!», и наступает тишина.
Они будут орать «Бог воскрес!» по всем улицам города. Они могут заставить своего бога жить и умирать ради их удовольствия, но почему они замолчали? Они молча танцуют и подходят все ближе и ближе, используя какой-то вид древнего шага, непохожий на тот, что я видел в Александ-

рии. Они уже почти под окном. Иудей. Они вернулись, чтобы осмеять нас, потому что их бог воскресает каждый год, тогда как наш умер навсегда.
Грек. Как они вращают своими раскрашенными глазами, по мере того как танец набирает темп! Они под окном. Почему все они вдруг замерли? Почему все их невидящие глаза остановились на этом доме? Разве в нем есть что-нибудь особенное?
Иудей. Кто-то вошел в комнату. Грек. Где?
И у д е и. Не знаю, но мне показалось, что я слышал шаги.
Г р е к. Я знал, что он придет. Иудей. Здесь никого нет. Я запер дверь на лестницу.
Грек. Занавеска шевелится. Иудей. Нет, все тихо, к тому же за ней нет ничего, кроме глухой стены. Грек. Смотрите! Смотрите! Иудей. Да, она начинает шевелиться. (По ходу действия в ужасе отступает в левую часть сцены.) Грек. Кто-то прошел сквозь нее. Фигура Хр иста в узнаваемой, но стилизованной маске проходит сквозь занавес. Сириец медленно раздвигает занавес, который отделяет внутреннюю комнату, где находятся апостолы. Трое молодых мужчин слева от сцены, фигура Христа — позади справа.
Это призрак нашего учителя. Почему вы испугались? Он был распят и похоронен, но это была лишь видимость, и теперь он снова среди нас. Иудей становится на колени. Это только призрак, не имеющий ни плоти, ни крови. Я знаю правду, и мне не страшно. Посмотрите, я сейчас дотронусь до него. Быть может, он тверд, как статуя, — я слышал об этом, — а может быть, моя рука пройдет сквозь него, но у него нет ни плоти, ни крови. (Медленно подходит к фигуре Христа и протягивает к нему руку.) Его сердце бьется! Сердце призрака бьется! (Пронзительно кричит.)
Фигура Христа пересекает сцену и входит во внутреннюю комнату.
Сириец. Он стоит посреди них. Некоторые из них испуганы. Он смотрит на Петра, Иакова и Иоанна и улыбается. Он раскрывает одежду и показывает им огромную рану. Фома прикасается к ней рукой. Он прикладывает руку к сердцу. Г р е к. О, Афины, Александрия и Рим! Явилось нечто, что разрушит вас. Сердце призрака бьется. Человек начал умирать. Твои слова, наконец, ясны, о, Гераклит! Бог и человек умирают жизнью друг друга и живут смертью друг друга1. Музыканты встают; один или несколько поют следующую песню. Если представление проходит в комнате или студии, они разворачивают и сворачивают занавес, как в моих танцевальных пьесах; если в театре «Никак «, они задвигают занавес просцениума.
Страдая за людей, явился он, Чтоб не был разум пламенный развеян, И родил! гь бунтарство галилеян, Сгорел в огне великом Вавилон,
Окутав мысль безмерной темнотой. Но кровь Христа весь стоицизм Платона, Все строгости дорийского закона — Все сделала нелепою тщетой.
Что чтил1 когда-то, все теряешь ты, И удержать распад не в нашей власти, Так плавится в горниле страсти, В работе блекнут мастера мечты;
Шагать устал солдат — его шатает, Герольда истощает бравый крик2, В огонь, чтобы развеять тьму на миг, Живое сердце человек бросает3.
Конец
Гераклит Эфесский (ок. 520 — ок. 460 до н.э.) учил, что попарно сопряженные противоположности образуют некие единства, главное содержание которых — тождество самих этих противоположностей. Жизнь природы — непрерывный процесс циклического движения, в котором всякое свойство переходит в свою противоположность в результате «войны», которую Гераклит считал «отцом всего».
2 Любой процесс, достигнув высшей точки своего развития, исчерпывает себя и обращается в свою противоположность, пока цикл не начнется снова.
Начальная и заключительная пес ни хора были впервые опубликованы Йейтсом отдельно от основного текста пьесы в 1927 году. Здесь они даны в переводе Л. Володарской.

• « Новогодний маршрут
• » Я – НЕ ИНОСТРАНЕЦ!