растворяется в бесконечном
равнодушье природы.
Лишь мы придаем нашей жизни
какую-то ценность,
природе же — все безразлично!
Мы можем гильотинировать
целую нацию —
природа смолчит!
(Встает.)
Природа сильней человека!
Сильней его разума!
Сильней его воли!
Сильней его совести!
Вспомни хотя бы
Казнь бедняги Дамьена после
его неудавшегося
покушенья
на покойного Людовика Пятнадцатого.
Сколь милосерден топор гильотины
в сравнении с пытками,
которые он выносил
четыре часа подряд,
покуда толпа
тешилась этим зрелищем,
а Казанова, стоя возле окна,
задирал подол своей даме,
глядевшей на казнь…
(Покосившись на Кульмье.)
Ему распороли грудь,
надрезали руки и голени,
вливая в открытые раны
расплавленную смолу,
олово и кипящее масло,
терли воском и серой.
Правую кисть ему спалили огнем,
затем канатами за ноги
привязали к хвостам
четырех лошадей,
не привыкших к подобной работе,
и волокли по земле
в течение целого часа,
но не могли разорвать.
Тогда ему стали надпиливать плечи и бедра.
Одна рука отвалилась,
потом отвалилась другая.
И он это видел и сознавал, что с ним делают,
и что-то кричал толпе.
А когда ему вырвали правую ногу
и левую,
Он все еще жил, хранимый природой, —
правда, голос ослаб.
И наконец, он повис —
окровавленный, грязный обрубок,
мотал головой
и стонал, совсем уже тихо,
уставившись на распятье,
которое перед ним
держал проповедник.

Сестры вполголоса бормочут молитвы.

Вот это воистину было
великим народным празднеством,
перед которым бледнеют
все празднества наших дней!
Каким нестерпимым уныньем
веет от наших казней,
лишенных огня и задора!
Массовость, обыденность
и повседневность убийств
нам не дают насладиться
единичною смертью!
Мы обезличили и обесценили смерть
своим деловым бесстрастьем,
холодным расчетом, —
а там, где утрачен вкус к смерти,
прекращается жизнь.

М а р а т

Гражданин маркиз,
хоть ты и заседал в трибуналах
и даже являлся участником
сентябрьского штурма,
в тебе говорит еще прежний,
заносчивый аристократ.
И то, что ты называешь
равнодушьем природы,
на самом деле — твоя
собственная апатия.

Д е С а д

Жалость, Марат,
есть привилегия правящих.
Когда, проявляя жалость,
богач бросает монету
в дырявую шляпу нищего,
он преисполнен сознанья
своего превосходства,
и ему доставляет сладострастную радость
возможность унизить другого
пинком своего подаянья.

Аккорд лютни.

Нет, друг Марат, не для нас
эти мелкие чувства.
Нам – то есть мне и тебе –
подобают лишь крайности.

М а р а т

Если уж говорить
о так называемых крайностях,
то мы понимаем под этим
совершенно различные вещи.
Я равнодушью природы
противопоставляю действие,
ищу сокровенный смысл
в великой ее немоте
и не могу, не хочу
быть простым созерцателем!
Я вступаю в борьбу
не на жизнь, а на смерть
со всем, что считаю неправильным,
и не жалею усилий,
чтоб изменить и улучшить
извечный порядок вещей!
Дело идет о том,
чтобы вытащить себя самого
из рутины,
подняться над собственной сутью,
глазами прозревшего разума
по-новому видя мир.

13. Литургия Марата

На сцене хор пациентов.

М а р а т

На протяженье веков
людям твердили о том,
что короли и тираны —
добрые наши отцы,
чьей неустанной заботе
о процветанье народа
мы обязаны всем.
Подкупленные поэты
слагали хвалебные гимны,
восторженно воспевая
их доблесть и милосердье.
С самого раннего детства
церковь и школа
вбивают в мозги человека
идеологию рабства.

Х о р
(сопровождая монолог Марата)

Будь, человече, смиренней овцы!
Монархи — добрые наши отцы!
Все мы — свидетели их добродетели.
Многая лета вам, наши радетели!

М а р ат

И люди заученно повторяли
идиотские тезисы,
а главное — верили в них,
как веришь всему,
что тебе ежедневно вбивают в башку.
И они слышали проповеди попов:
(В сопровождении хора.)
«Милосердие церкви в одинаковой мере
принадлежит богатым и бедным!
Мы не привязаны ни к одному из правительств,
ни к одному государству,
а только к народу, который
является единой семьей братьев!»
(Продолжает один.)
Вокруг торжествовала несправедливость,
народ изнывал под тяжестью
непомерного гнета,
а с церковных амвонов звучали
все те же бесстыжие проповеди.
(В сопровождении хора.)
«Терпите! Терпите!
На этой земле мы — лишь гости!
Послушанье и кротость
распахнут нам врата
светлое царство господне!..»
(Продолжает один.)
Так они выжимали
последний грош из народа,
умножая свои
награбленные богатства,
и целовались с князьями
на кутежах и попойках,
и говорили голодным:
(В сопровождении хора.)
«Страдайте!
Страдайте, как тот, на кресте!
Такова божья воля!..»

Пантомима. Пациенты и четверо певцов движутся к рампе. Они в шутовских костюмах, чем-то напоминающих облачения священников. Петух держит в руках крест, сколоченный из швабры и веника, и на веревке тащит за шею Козла. Медведь размахивает ведром, как кадилом. Соловей перебирает четки. Марат продолжает свой монолог.

А когда человеку постоянно внушают
одно и то же,
пусть самую явную глупость,
он начинает верить
в то, что ему твердят,
и ложь принимает за истину.
Так неимущие, полуголодные люди
стали довольствоваться
созерцаньем распятого на кресте,
израненного страдальца
и поклонялись ему, как символу
собственной беззащитности.
А попы говорили:
(В сопровождении хора и молитв сестер.)
«Воздымите длани к создателю
и не ропщите!
Прощая своих обидчиков,
вы обрящете вечную жизнь на том свете!
Да будет молитва
единственным вашим оружием!
Да воцарится в ваших сердцах
спасительное смиренье!»
(Продолжает один.)
И люди в своей темноте,
в своем незнании истины,
верили этим речам
и страшились восстать
против своих угнетателей,
правящих, как им сказали,
милостью божьей…

Х о р

Аминь!

К у л ь м ь е
(услышав «аминь», вскакивает со своего кресла)

Господин де Сад,
я вынужден снова вмешаться
самым решительным образом!
Мы же договорились
об изъятии из пьесы
этого монолога!
Он абсолютно не к месту,
тем более в наши дни,
когда духовенство
полностью поддержало
нашего императора
и когда столь отчетливо
вновь проявилось стремленье народа
найти утешенье в религии.
Ни о каком угнетении
не может быть даже речи!

Саркастический смех в глубине сцены.

Напротив,
церковь сегодня
делает все для того,
чтобы покончить с нуждой
при помощи сбора одежды,
устройства бесплатных обедов
и покровительства клиникам.
В частности, наша лечебница
находится под опекой
не только светских властей,
но и духовных отцов.

Г л а ш а т а й
(высоко подняв посох)

Если случайно кто-то из зрителей
Нас счел за безбожников и возмутителей,
Мы вновь и вновь подчеркнуть обязаны,
что предыдущие сцены связаны
исключительно с преодоленным прошлым.
Все мы, порвав с богохульством пошлым,
В лоно Христово вернулись сегодня
И чтим бесконечную мудрость господню.
(Крестится.)

14. Досадное происшествие

На заднем плане пациент, нацепивший на шею брыжи священника,
бьется в припадке и на коленях прыгает к рампе.

П а ц и е н т
(лепечет в припадке)

Молитесь,
молитесь,
молитесь ему!
Дьявол еси
в преисподней, а не на небеси,
ад наш насущный даждь нам днесь,
да святится имя твое,
да будет воля твоя,
да приидет царствие твое,
отпусти нам невиновность нашу,
избавь нас от добродетелей наших,
введи нас во искушение
во веки веков,
аминь!

Кульмье вскакивает со своего кресла. Свисток глашатая. Санитары набрасываются на пациента, связывают его и оттаскивают. Его ставят под холодный душ.

Г л а ш а т а й
(размахивает трещоткой)

Здесь, средь охваченных сумасшествием,
надо привыкнуть к таким происшествиям.
Напомню, что сей пациент когда-то
носил благороднейший сан аббата,
достойно служа в знаменитом храме.
Теперь убедиться вы можете сами,
глядя на странность его поведенья,
сколь неисповедимы пути провиденья.
(В заключение вновь взмахивает трещоткой.)

Кульмье садится. Пациенты возвращаются под наблюдением сестер и санитаров
и растягиваются на лежаках.

15. Продолжение разговора между Маратом и де Садом

Д е С а д

Чтобы суметь отличить
истину от неправды,
нужно познать себя.
Я себя не познал,
и если порой мне кажется,
что я обнаружил истину,
я тотчас в ней сомневаюсь
и разрушаю собственное построенье.
Все, что мы делаем в жизни,
каждое наше действие –
есть лишь галлюцинация,
зыбкая тень того,
что нам хотелось бы делать.
Единственная реальность –
это изменчивость наших познаний.
Я, например, не знаю,
кто я: палач или жертва?
Я измышляю
самые жуткие пытки,
но стоит мне только
их изложить
на бумаге,
как я испытываю нестерпимую боль,
словно это меня
поджаривают на углях.
Я способен на все,
но именно все
наполняет меня чудовищным страхом…

П а ц и е н т
(быстро выпрыгивает вперед)

Человек –
это самый безумный,
самый жестокий,
самый опасный,
самый безжалостный зверь!
Я прожил на белом свете
несколько тысяч лет
и принимал участье,
наверно, в миллионах убийств!
Разбухла,
разбухла земля
от потрохов человеческих,
от гнойной, зловонной жижи.
Мы – те немногие,
Те очень немногие,
Кто остались в живых,
ходим по зыбкой трясине,
в которой завязли
бесчисленные покойники.
Повсюду, на каждом шагу
у нас под ногами — трупы,
пепел, истлевшие кости,
свалявшиеся волосы,
выбитые зубы,
проломленные черепа.
Человек обезумел!
Обезумевший зверь — человек!
Я – обезумевший зверь!

Де Сад подходит к нему и, успокаивая, отводит его в сторону.

(Продолжает кричать.)
Нет такой клетки,
в которой меня удержат!
Нет таких кандалов,
которых бы я не порвал!
Я прошибу все стены,
сломаю любые решетки!
Вы еще увидите,
Что будет со всеми вами,
когда я вырвусь на волю!
Дело еще не кончено!
Я кое-что приготовил…

М а р а т

О, этот зуд! Этот проклятый зуд…
Пламенем жжет
кожу мою
лихорадка!
Горит голова!

• « АХ, ЭТОТ НЕТЛЕННЫЙ ВИШНЁВЫЙ САД!
• » КОЛДОВКА