ПЕНОЧКА: Ну, в общем, совсем уж в тот вечер домой собралась, глядь тут они и нарисовались – не сотрёшь, один низенький такой, плотный прямо гриб – ебовик спросонок жизни, а другая метла не метла, веник не веник, но такой тебе букет, которым хорошо пыль с тротуаров сметать, гляжу подходят к могиле, и всё как есть с её счищают, прямо подчистую, под нуль под самый выполаскивают, то есть я, конечно, понимаю, что ежели ты с голоду, скажем, мрёшь, и сил никаких нет остаться в живых, то там тяпни втихую чего-то, яйцо там, булку, конфетку какую жизнь подсластить, а зачем всё-то тягать, оно покойнику-то, скажем, без разницы, а птичка, скажем, какая прилетит на могилку, глядь, а всё умётано, короче достали они меня за живое, я вначале-то им гарк, дескать, чего вы, приблуды эдакие, делаете, зачем подчистую всё сжираете, совести у вас ни на грош, а они ни гуканьки – ну чисто мебель – шифоньер, встали и стоят, жрут себе, нажираются, на всю оставшуюся жизнь.
ТОЛИК: Обычная картина. Чего тебя взвело-то? (заканчивает с трубой, садится обедать). Я тебе сам новую трубу поставлю. Куплю и поставлю.
ПЕНОЧКА: Ой, спасибочки! Нет, сказать, что из-за птиц, будет неправда, то есть птицы само собой, но я собственно, даже не по этой части, не как ты, Толь, из-за попугаев своих, готов всех уложить, то есть не до такой степени живность люблю, чтоб на людей бросаться с целой арматурой.
ТОЛИК: Так ты на них с арматурой что ли?
ПЕНОЧКА: Ну а с чем? Что подвернулось. Откуда я могла думать, что арматурина под руку сунется, нервы всё, я подумала, Толь, ну Васеньки моего нет и не вернешь, конечно, раз утоп, кто его вернет в жизнь, но почему этих земля должна держать на себе, таскать такую погань, такую тяжесть зачем, где высшая справедливость и прочее?
ТОЛИК: И чего?
ПЕНОЧКА: Чего-чего, расстроилась я прям, поплакала того-самого.
ТОЛИК: Эх, тёть Поль, мы прям как дети неразумные себя иной раз расстраиваем, а если посудить, то может человечество специально заживо себя истребляет, может это и есть естественный процесс самоочищения общества от вредных, скажем, экстрементов- элементов!
ПЕНОЧКА: Ну да. Что я и сделала.
ТОЛИК: Что?
ПЕНОЧКА: Очистила.
ТОЛИК: Так ты их совсем что ли?
ПЕНОЧКА: Ну, совсем, не совсем, а подытожила! ( Пауза).
ТОЛИК: Ну может оно и правильно! Расплодилось бомжей этих! Возьми к примеру какую-нибудь цивилизованную страну, ну разве там бомжи кладбища обжирают?
ПЕНОЧКА: Да у них там на кладбище чище, чем у меня на кухне.
ТОЛИК: Уверен, что скажем в той же Австралии на кладбище тишь да гладь, да божья благодать! Лежи себе – не хочу. Ну, может кенгуру какая пробежит случайно и то мимо кладбища чесанёт. У них даже кенгуру таблички читают. А у нас только ляжешь, блин, успокоишься, а по тебе вся мировая шваль пошла топтаться. Все подзаборные кенгуру соберутся разом! Нет, тёть Поль, только у нас в России и после смерти жить не хочется. (Молча едят).
ПЕНОЧКА: Толь, ты не слыхал в Себастьяно по возрасту берут или как, я слыхала пенсионеров напрочь отметают, как перспективу на усопших, дескать, у них все мечты жизни поистрачены напрочь, пусть, мол, не дёргаются зря, молодым и то местов не хватает…
ТОЛИК: Да не верь ты, тёть Поль, в это Себастьяно! Чего ты как маленькая во всякую чушь веришь? Придумал какой- то идиот, а вы все верите, что вас прямо где-то ждут. Никто нас нигде не ждёт! Никто ни где! Нигде для нас места нет, нигде!
ПЕНОЧКА: Ну как не верить, Толь, вот сказанул, у меня одна знакомая лично сына туда проводила или мужа она проводила, я что-то забыла, но помню, что вышло всё шикарно, и я, Толь, тоже пенсию коплю, вдруг прорвусь, душу там пообчистить и прочее, нам может её больше молодых надо её по обчистить, засорилась за столь лет, постой, кажется в домофон звонят, к соседям звонят – значит ко мне, мой сломан, если три раза, то ко мне, а если один, то к ним, я уж ухо оттренировала, сижу и весь день так слушаю, вот ты ко мне забрёл, и така радость, если б ты знал, Толь, така радость, ко мне ведь шибко никто не наведывается, один ты, Толь, последнее время и ходишь, а так кому особо хочется чужим несчастьем дышать…

Толик выбирается из-за стола.

ТОЛИК: И мне, тёть Поль, така радость от всего от этого! Така радость, аж скулы сводит! (Уходит).
ПЕНОЧКА (одна): О! А с чего скулы-то у его сводит, чо -то не поняла?

КАРТИНА 6

Толик сидит у себя дома, обедает. Входит Серёга. Он явно подвыпивший. Подходит к Толику почти вплотную.

СЕРЁГА: Так он неживой остался?
ТОЛИК ( продолжая есть): Кто?
СЕРЁГА: Ну этот твой учёный?
ТОЛИК: А! Этот! Садись, поешь холодца. Не холодец, а мармелад.
СЕРЁГА: Мармеладом меня уже обкормили. До тошноты. Значит не живой?
ТОЛЯН: Какого ты заладил: живой, не живой! Теперь кто ж его оживит? Садись говорю. ( Серёга садится). Я, знаешь, Серёг, недавно по телеку такое услыхал, что у меня, веришь, волосы на голове зашевелились. Один писатель, прикинь, говорит, что в жизни, дескать, у каждого из нас был когда-нибудь хоть кто-то один, кто ушел по нашей воле. Вообрази, но уходят они, дескать, не просто так, а чтобы сплясать на душах тех, кто их спровадил! И, будто бы мы сами тоже уйдём по чьей воле и тоже спляшем на их душах! Ничего себе плясочка, прикинь! Ты сидишь себе, скажем, жрёшь холодец, а по твоей душе гоп-гоп, гоп-гоп, кто-нибудь гопак отстукивает или хуже того чечётку, гоп-гоп…
СЕРЁГА: А ты что хотел человека ни за что, ни про что замочить и всю оставшуюся жизнь тихо холодец себе пожирать?
ТОЛЯН: Да не в этом дело. Я это, Серёг, когда вычитал, то будто что с души разом сбросил. Как-то легче стало от того, что не только мы, но и нас, оказывается, как не крутись. Ты по Лизкиной душе, скажем, гоп-гоп, а кто-то по твоей. Кенгуру какая-нибудь. И как бы мы не дергались, но нас все равно рано или поздно почти в полёте… Дескать, никто в этой жизни сам не уходит, а его так или иначе спроваживают близкие или кто другие, не важно… Так вот я подумал: тогда уж лучше пусть мы, чем нас. Как ты на этот счет?
СЕРЁГА: Да не знаю я, как лучше! Не знаю!
ТОЛЯН: Как это не знаю? Ты чего? Ты хоть понял, что только что сказал?
СЕРЁГА: Ну, я имею ввиду, что как бы пусть и не нас, но пусть и не мы. Пусть никто никого.
ТОЛЯН: Нет, уж ты должен выбрать: либо мы, либо нас? Ишь ты: никто никого. Так не бывает. Давай, ешь.
СЕРЁГА: Да не хочу я выбирать? Разве нельзя не выбирать?!
ТОЛЯН: Нельзя! Вот представь, что нельзя. Либо, либо!
СЕРЁГА: Ну, я не знаю. Ведь он этот, как его, ну, ученый ваш, он же на вас не шел тараном?
ТОЛЯН: Не шел.
СЕРЁГА: Ну, нравилось вам себя за мудила хватать, и хватали бы! А за что вы человека-то замучали? За ч-т-о?!
ТОЛЯН: А зачем он, язви его возьми, подвернулся под руку! ?Нет, если честно, мне его жаль. Иногда вспомню ну, он все книжки читал, нам иногда рассказывал, и такая тоска навалит, прям все печонки выест. Ну, а с другой стороны, Серёг, ну посуди сам: что тебе яйца дороже жизни что ли? А! Да что говорить! Ты холодца – то не попробуешь, с хреновинкой?
СЕРЁГА (в сердцах): Да пошел ты со своим холодцом! Детство он сахарными мослами зажёвывает! А яйца у тебя после каждого пожара не чешутся?!
ТОЛИК: Чего ты сказал? (Хватает Серёгу, завязывается драка, но Толик быстро справляется с пьяным Серёгой). Если б я тебя не любил, как брата, если б не наше с тобой долгое детство… ( После паузы). Я, может сам об этом без тебя думал. Я даже веришь, решил к жене его сходить, у него ж жена осталась. Проведать, то да сё.
СЕРЁГА: Сейчас придумал?
ТОЛИК: Ну придумал. Какая разница? Важно, что такая мысль зашевелилась на дне совести. Так? А твоя что?
СЕРЁГА: Она меня если тронет ещё, я её прямо выкину за забор и забуду, что такая была.
ТОЛИК: Вот это по–нашему! По-мужски! А то они нас вжить-вжить, а мы только сопли в кулаке копим.

КАРТИНА 7

Лариса и Толик в доме Ларисы. Пьют чай. Толик в новом костюме.

ЛАРИСА: Значит не забыли моего Диму.
ТОЛИК: Нет, ну как такое забудешь. Такого человека в смысле. Он на всех один такой был. Непохожий.
ЛАРИСА: Да, он был особенный. Очень много читал. Особенно любил «Бесы», ну где Шатова убивают ни за что ни про что.
ТОЛИК: Нет, я Шатова не читал, как-то не довелось.
ЛАРИСА: Это Достоевский написал. Фёдор Михайлович.
ТОЛИК: И что этого Шатого прямо ни за что, ни про что?
ЛАРИСА: Да, ни за что, ни про что. Дима по Достоевскому жил. Он ещё говорил всегда, что всем простить надо, «потому что все и каждый один пред другим виноваты! Все виноваты!»
ТОЛИК: Вот и я тоже самое! Мы все виноваты, все, а он, ну друг детства у меня, Серёга, он Достоевского в глаза не видел. И мне не поверил. Лизка-жена его ножом почикала ну прям живого, и перед ним выходит виноватой вышла, а он, как ни крути, перед ней. Я сам лично по телевизору передачу смотрел, и один писатель так и вылепил с экрана: «Все виноваты и никто по собственной воле не уходит, а кто-нибудь кого-нибудь обязательно того этого, в смысле, на всё своя причина и это, в общем»… ( Путается и замолкает).

Молчат.

ЛАРИСА: А знаете, я не верю, что он сгорел на пожаре.
ТОЛИК: Кто сгорел на пожаре?
ЛАРИСА: Ну Дима мой. Не верю.
ТОЛИК: Как это? Не верите? Здрасьте я вам.
ЛАРИСА: Так. Не верю.
ТОЛИК: Нет, ну как же? Медаль была? Была. Потом памятник мраморный, доблестью храбрых, за мужество и отвагу. Как можно всему этому не верить? Это, мало сказать, вещественные доказательства. Это пожизненное поощрение.
ЛАРИСА: Он во сне ко мне приходил, сел вон там в углу и говорит: «Ты не верь, что я на пожаре погиб».

• « Жены польских солдат в Ираке
• » МОТЫЛЬКИ И СТРЕКОЗЫ