ЖЕНЩИНА ВТОРАЯ: Ну, не верю я, что такой человек может сломаться. (Хотя, как не верю, господи, сколько на моих глазах их сломалось: упало и не поднялось? ) Ну ладно, пусть сломался. Но чтоб через него перешагнули и даже вытерли ноги. Об него же! И при всём этом его же ещё запустили в Себастьяно, уже когда об него вытерли ноги почти все второстепенные герои.
ЖЕНЩИНА ТРЕТЬЯ: И даже не вытерли. Не обо что было. А так, пометили, чтобы вытереть. Ну, на случай.
ЖЕНЩИНА ВТОРАЯ: Ну пусть, пусть и это. Но как можно было с одной сотки взять три мешка картошки, когда огород зарос всякой лебедой, хреном? Я имею ввиду жену, которая в этом романе как-то странно копала картошку. Три мешка с сотки!
ЖЕНЩИНА ПЕРВАЯ: Да и ничего странного. Я с одной сотки четыре мешка выкапывала.
ЖЕНЩИНА ВТОРАЯ: И что там был хрен?
ЖЕНЩИНА ПЕРВАЯ: Нет, хрена не было. И лебеды тоже. Но был колорадский жук.
ЖЕНЩИНА ВТОРАЯ: Это не так страшно. Хрен страшнее. Хрен страшнее всего!
ЖЕНЩИНА ПЕРВАЯ: Но ведь и не надо, чтобы в романе жизнью пахло, не надо! И так в жизни жизнью пахнет! До омерзения прямо! Захочешь что-нибудь другое, куда-нибудь ещё, во что-нибудь особенное, нет, снова жизнь, одна и та же, одна и та же!
ЖЕЩИНА ТРЕТЬЯ: Но хотя бы надо, чтобы было обо что вытереть. А там ведь не обо что.
ЖЕНЩИНА ПЕРВАЯ (Толику): Может вы нам что-то скажете, как представитель, так сказать, противоположного пола?
ТОЛИК: Я конечно роман не читал, но вас послушать, так выходит, что там герой прямо не мужик, а слизь какая-то, которую размазать и не жалко.
ЖЕНЩИНА ТРЕТЬЯ: Это не у нас, а у господина Затёркина, автора. А с нашими мужчинами как раз всё в порядке. У нас самые лучшие мужчины.
ТОЛИК: Ага, лучшие. Потому что уже вымерли все, как мамонты. Вы их туда по одному спустили и теперь романы читаете на ночь, чтобы уснуть крепче.
ЖЕНЩИНА ВТОРАЯ: Что вы такое говорите? Зачем вы это говорите?
ЖЕНЩИНА ТРЕТЬЯ: Вы если обижены кем-то лично, то так и скажите, а зачем на весь мир пальцем показывать?
ЖЕНЩИНА ПЕРВАЯ: Господи, да о чём с ним говорить? Да у него пижранет. Не видно что-ли?
ТОЛИК (не слушая): Обувь с него сняли с героя вашего, одежду, кожу даже, а кто снял-то? Кто?
ЖЕНЩИНА ПЕРВАЯ: Вы о чём?
ТОЛИК: Он может физически не очень был, но он умом всех нас бы перешиб, а с него кожу? И ещё все перешагнули, все эти ваши, и ноги вытерли? Обо что? О живую человеческую сущность? Да ему может за один мозг надо было мраморный памятник поставить, а вы с него кожу! С живого! ( В сердцах уходит).
ЖЕНЩИНА ПЕРВАЯ: Явная деставрация второй степени.
ЖЕНЩИНА ВТОРАЯ: Первой. Хроническая.
ЖЕНЩИНА ТРЕТЬЯ: С элементами симбиозного одичания.

КАРТИНА 17

Таечка и Толик у себя дома завтракают.

ТАЕЧКА: Ну и подумаешь, повытирали ноги о чью – то душу. Ты – то тут причем? Что ты всё к себе примеряешь? Старые хрычовки, которых давно никто не трахает, перемывают чужую жизнь, потому что своей уже давно нет. Не сыпь кофе прямо из банки. Для этого есть ложечки.
ТОЛИК: А мне нравится так.
ТАЕЧКА: Так нечаянно можно высыпать полбанки.
ТОЛИК: Я не высыплю.
ТАЕЧКА: Это так кажется. Все думают, что не высыпят, когда сыпят, а у кофе свои законы.
ТОЛИК: Я не высыплю.
ТАЕЧКА: Ты не можешь этого знать. И никто не может этого знать.
ТОЛИК: Я знаю.
ТАЕЧКА: Когда кто-то лазит в кофе прямо мокрой ложкой, то там скатываются такие комочки, и когда ты так сыплешь из банки, то комочки выкатываются в первую очередь и тащат за собой всю массу. Эти законы нам не подчинены. И не надо мешать мёд в горячий кофе. Все витамины под действием большой температуры исчезают. Я тебе уже говорила.
ТОЛИК: Вот именно.
ТАЕЧКА: Что вот именно?
ТОЛИК: Что говорила.
ТАЕЧКА: И что? Ты сделал выводы?
ТОЛИК: Я пью так, как мне нравится.
ТАЕЧКА: Тогда не надо портить мёд. Возьми сахар. Там нет витаминов.
ТОЛИК: Тебе жалко мёд или мою душу?
ТАЕЧКА: Причём тут твоя душа? Мы не об этом.
ТОЛИК: Мы всегда об этом. Всегда. Вот уже полчаса ты теребишь мою душу из-за своего говняного кофе и не даешь мне его спокойно выпить!
ТАЕЧКА: Я говорю, как лучше, а не для того, чтобы тебе навредить.
ТОЛИК: А я хочу пить кофе не как все, а как я!
ТАЕЧКА: Зачем? Я не понимаю. Из вредности что ли?
ТОЛИК: Из принципа.
ТАЕЧКА: Странно, я не думала, что ты такая идиотина.
ТОЛИК: А ты зануда!
ТАЕЧКА: Я зануда!? А ты ничтожество, дегенерат! Плесень!
ТОЛИК (резко встаёт): Что ты от меня хочешь?! Что? Что вам всем от меня надо? Что вы все ко мне цепляетесь, лезете со своим кофе, мёдом, со своей якобы любовью? Какая на хрен любовь, когда все хотят друг друга сожрать?! Хотят и жрут! Хотят и жрут!
ТАЕЧКА (после паузы): Мне кажется, Толь, тебе уже пора в Себастьяно. Ты, Толь, для этого уже созрел.

Толик встаёт и идёт к двери.

ТАЕЧКА: Толь, ты куда? Я ж пошутила.

Толик идёт.

ТАЕЧКА: Я ж без тебя совсем свихнусь.
Толик идёт.

ТАЕЧКА: Я ж без тебя дня не смогу, ты знаешь, Толь!
ТОЛИК (почти уйдя): Ещё бы! Кому ж ты бедная будешь мозги по утрам выколачивать! И по вечерам тоже! ( Уходит).
ТАЕЧКА: То-о-ля! Толенька! ( Плачет).

КАРТИНА 18

Толик и Мама Нюрик в доме у Мамы Нюрика.

ТОЛИК: А я, мама, сегодня ночью чуть не улетел в Себастьяно.
МАМА НЮРИК: Ты ж не верил в него.
ТОЛИК: В кого?
МАМА НЮРИК: Ну, в Себастьяно.
ТОЛИК: Не верил. А теперь вот верю. Я теперь во всё верю. Потому что если по- другому, то как быть дальше? Зачем?
МАМА НЮРИК: Я, сынок, тоже во всё стала верить, ну после того, как до конца сходила, до последнего.
ТОЛИК: Ладно, мам, если тебе так легче, ну выплюнуть эту твою кость, если давит она тебя…
МАМА НЮРИК: Да нет, сынок, легче уж не будет. Это я так, сдуру сболтнула. Я и говорить – то не хотела вовсе, да и чего говорить, какой толк, если уж ничо не вернуть, да и ладно, только, как вспомню, вот всё, как сейчас помню… В субботу это было, мы тогда к матери поехали ну, к бабке твоей. Отца я твоего уж схоронила, была и за мужика, и за бабу. А вы с Мусей один другого меньше. Я в своём дворе управлялась и матери помогала. Короче, заходим во двор, а мать белугой воет. В ночь у неё со двора увели корову. Выкрали короче напрочь! Корова для матери, ну что говорить, всё, вся жизнь. И не в деньгах дело, что молоко сдавала в колхоз, а в душе. В душе у неё её Марта сидела, в самом сердце, « Как так?» – говорю. Кто мог такое?» А саму трясёт всю. «Кто-кто, – бормочет мать сквозь слёзы, – рыбаки вон заезжие. Сидят, рыбу удят, а сами двор зенками чистят». А материн двор выходит прямо к реке, и с берега весь двор видать, как на ладони. Я глядь, а на берегу в самый раз кто-то копошится. «Ну, – думаю себе – живым не уйдёт! Хоть кто будет, а приговорю». Схватила кол, (а была я, сынок, по молодости, боевая баба) и к реке, к рыбачку значит. А рыбачёк только забросил поклёвку, а сам на реку и не глядит, а куда-то в сторону глаза пялит. Это меня прямо добило всю! Значит точно по чужим дворам глазами чешет. Я его с ног свалила и ну колом охаживать. А он, на что я сразу-то не обратила внимание, голоса не подаёт и никакое сопротивление не оказывает. Ну никаким органом на меня никак не реагирует. А только затих и пополз, пополз, прям, как червяк, ну, не мужик, не человек, а зверёныш какой-то. «Ах, ты, – думаю,- дрянь такая! Значит и вправду напакостил». И ну по новой бить! Только вижу, а лежит мой рыбачок опрокинутый и как-то странно открытыми глазами в небо глядит, будто что в ём разглядывает, а руки дрожат мелко-мелко так, а в руках леска и удочки никакой нет. Тут до меня доходит, что рыбак этот… (замолкает). Слепой в общем. Потому и удочки у его не было, что руками леску прощупывал, когда рыба клевала. Я его подымать, а он еле живой. Вспомнила я тут, что на краю соседней деревни живёт один юродивый слепой и глухонемой парень, в народе его прозвали Суслик – уж не знаю почему. Нехорошо мне стало, на душе прям помертвело. Я его взвалила на себя (я ж гром баба была) а он лёгонький совсем, как гусино пёрышко, и потащила к дому. Как щас помню тащу я его и плачу, плачу, прижала его к себе , как дитя малое. Может мамка его так в жизни таскала, когда родила, да я, когда убивала. Тащу, а сама шепчу: «Сыночек, сыночка, не помирай, только не помирай!» В общем, не помню дальше, что было, чего не было, а только на следующий день навестила я его в той деревне, а он уж к тому времени как есть весь помер. Да, сынок, так вышло. Никто никакого расследования не проводил, даже по поводу коровы следователи целый месяц дознание вели, а тут помер и помер никому ненужный Суслик. И зачем родился на свет и зачем жил, никто не знает. И от чего помер, уж не важно. На его хату уж столь ртов разевало! Так что закапывали его в радости народной, великой, как умеют у нас, сам знаешь, кого закапывать, ну, которые без надобности в этой жизни.
Долго сидят в тишине.

ТОЛИК: Ты говорила дров нарубить, они в сарае что ли?
МАМА НЮРИК: Да ладно, после уж.

• « Жены польских солдат в Ираке
• » МОТЫЛЬКИ И СТРЕКОЗЫ