ТОЛИК: Вот те раз! Вот те отмочил янтаря! Мы ему значит все блага жизни. Да у нас живым столько не дают, сколько ему после смерти отвесили! Да быть такого не может! Нет, то есть он приходить конечно мог и говорить мог всё, что угодно. Но он не подумал своей головой, что ежели он не на пожаре погиб, а, скажем, в какой-то потасовке, то ему уже пенсия не полагается. А государство-то ему пенсию отвалило, будь здоров. Правильно я говорю?
ЛАРИСА: Нет, вы не поняли. Я вообще не верю, что его нет.
ТОЛИК: А! Ну это совсем другое дело. Это прям меняет весь поворот событий. А может водочки лучше, я с собой принёс? Что-то я взволновался.
ЛАРИСА: Я пью только красное вино.
ТОЛИК: Сбегаем.
ЛАРИСА: Зачем?
ТОЛИК: Ну, помянем, то да сё. Хороший был человек.
ЛАРИСА: Нет, бегать не стоит. Если хотите, налейте себе водки.
ТОЛИК: А вы?
ЛАРИСА: Чуть – чуть и я.

Толик суетится, достаёт и открывает бутылку и всё что-то говорит, захлёбывается.

ТОЛИК: Он книжки разные читал. Один раз нам рассказывал про кожу такую, ну она ещё там сжималась сама, ну навроде человеческой жизни: всё меньше и меньше.
ЛАРИСА: Шагреневая кожа. Оноре де Бальзак.
ТОЛИК: Во-во! Точно! ( в восхищении). Какая вы … не такая! Вы прям как цветок на пустыре жизни завянете – и никто не заметит. Неужели вам, такой, какая вы есть, ни руки, ни сердца? Не поверю.
ЛАРИСА: Мне это не интересно. Мне всё это скучно.
ТОЛИК: А его, вы его что ли любили?
ЛАРИСА: Почему любила? Я и сейчас люблю.
ТОЛИК: Как это? Он же помер.
ЛАРИСА: Ну и что?
ТОЛИК: Нет, ну помнить там, вспоминать, это само собой. Это даже положено. А любить живых надо. Нас вот. Ну я не про себя конкретно, а вообще о тех, кто нуждается. У меня дружка жена ножом живого почикала, а умри он навечно – возлюбит, выть будет – три двора услышат, прибегут! ( Вдруг смотрит на Ларису). Я наверно сейчас ерунду всякую несу, вы вон уже отворачиваетесь. Вам со мной скучно, не интересно. Ладно, не буду мешать вашему печальному одиночеству. ( Встаёт и топчется). Извините, если что-то не то сказанул. ( Ещё топчется, мнётся и наконец, решительно уходит).

КАРТИНА 8

Толик и Серёга.

ТОЛИК: Нет, Серёг, ты не представляешь, это такая женщина. Она, вообрази себе, его мёртвого любит больше, чем нас живых.
СЕРЁГА: Так мёртвых всегда легче любить, это известно. Они ж водку не глушат и не матюгаются.
ТОЛИК: У неё такие глаза, белки голубые, а зрачки прям внутрь тебя глядят и всё в тебе видят, и там внутри всё ласкают, все органы твои перебирают, и по душе ездят, ездят. Я чуть не сдох. Думаю, щас как доездятся до самой правды. Тут и конец всему. А волосы у ей длинные, тёплые, мягкие…
СЕРЁГА: Ты чо уж погладить её успел?
ТОЛИК: Не! Такая не даст себя погладить. А руки белы-белы, кожа тонкая, как у мыши…
СЕРЁГА: О! Куда тебя повело! Втютькался что ли, по самые что ли?
ТОЛИК: Да не в этом дело! Понимаешь, нас живых чикают, а она мёртвого прямо на пьедестал жизни. Прямо мраморный памятник в душе у ей. Представляешь, живёт с мёртвым, как с живым. Фотокарточками там шелестит, книжки его читает, сны про него смотрит, как кино, говорит с ним. Наши с нами много говорят? И о чём? Такое понесут – хоть из дома беги. А она с мёртвым. И всё о важном, о главном, о вечном, о смысле жизни там. Я слушал её слушал и чуть не заорал: да что ему, твоему-то принципы дороже тебя что ли?!
СЕРЁГА: О-о-о! Да тебя прям ни на шутку прихватило!
ТОЛИК: Серёга! Се-рё-га! Да я её даже не имею право любить, ни морально, ни человечно! Никакого земного права не имею. Вот есть она и есть я, а права у меня на неё никакого нет и не будет. Никогда, потому что он всегда между нами столбом стоять будет. И откуда он взялся на мою голову?
СЕРЁГА: А зачем тебе её любить? Сходил, проведал и отвалил. Чо ты душу- то к ей пристегнул?
ТОЛИК: Это меня, Серёг, Бог наказал. За дурость мою. За тупое следование народным приметам помимо инструкций пожнадзора. За кретинизм, одним словом.
СЕРЁГА: Ты это, не вязни, а то потом не вытащишь себя живого.
ТОЛИК: Да уж завяз. По макушку! И какого ты ко мне тогда пришёл, перебаламутил всего? Жил себе жил…(После паузы) А с другой стороны, может я ещё вовсе и не жил? А?

КАРТИНА 9

Толик в деревне у мамы Нюрика, что-то чинит. Мама Нюрик стряпает.

МАМА НЮРИК: Зять звонит вчера и в самое ухо: «Мама Нюрик!» (Представляешь маму нашёл?) «Я так соскучился по вашему пирогу с грибами. Только вы умеете так вкусно тесто замесить!»
ТОЛИК: Ну ты, конечно, сломя голову бросилась тесто месить!
МАМА НЮРИК: Да мне что ли жалко муки с маслом? Этому козлище! Пусть нажирается, у него и так брюхо впереди его на метр топает. Может быстрей лопнет! Так он, веришь, пришёл и приволок с собой три штуки селёдки, вот такие. Я ему пирог на стол, а он селёдку свою жрёт и пирогом вприкус, ну, назло вкус тёщиного пирога перебивает.
ТОЛИК: Может ему так слаще.
МАМА НЮРИК: Да шут с им! Три рыбины отхеречил, отрыгнул и говорит: «Да, вкусная была селёдка, мамаша! Умеют у нас селёдочку солить!» Прям убила бы!
ТОЛИК: Мам, вы прям как заладите: убила б, да убила! Будто других слов с живым человеком нет.
МАМА НЮРИК: Да это я так к слову. Слышь, Толь.
ТОЛИК: Ну?
МАМА НЮРИК: Чо это ты какой-то не такой? Припёрло что ли?
ТОЛИК: Да так, малость придавило.
МАМА НЮРИК: В баню сходи. Стопим седня. Всё как рукой смоет.
ТОЛИК: В баню! Если б вашей баней такое отмывалось, то все по всем дням банились бы!
МАМА НЮРИК: Чего отмывалось–то? Начнет загадками говорить, прям убила бы. Ой, молчу.
ТОЛИК: Я тебе рассказывал или нет, у нас в пожарке случай был, ну года два назад. Один у нас якобы на пожаре пострадал, а он и не на пожаре, вовсе, короче, я его, ну не один я, короче мы его… Это, ну малость помяли, а он, короче… того самого.
МАМА НЮРИК: Да с чего ты вдруг взял, что ты во всём виноват? Не ты ж его один?
ТОЛИК: Это ты меня специально выгораживаешь, как законника.
МАМА НЮРИК: Кого?
ТОЛИК: Как сына законного.

Молчат.

МАМА НЮРИК: Ладно, сын. Чего в жизни не бывает? Я тоже как-то по молодости раз…
ТОЛИК: Ой, мам, я тебя прошу! Ещё тебя во всём этом не хватало. Вот только одну тебя. Уж всех навалом!
МАМА НЮРИК: А чего ты мне рот-то затыкаешь? Ему значит можно страдать-мучаться, а матерь, значит, уткнись в пол и закрой варежку. А я, может, тоже, как и ты меченая болячкой души.
ТОЛИК: Нет, ну ё-моё! Ну, просил же! Что вы всё норовите в открытую рану свой палец затолкать, да ещё и повернуть его?
МАМА НЮРИК: Я в твою и не собиралась толкать, я в свою хотела… У меня, сынок, может, не так много годов осталось, чтоб утаивать, я, может, ждала случая, а ты токо о себе, да о себе… (всхлипывает).
ТОЛИК: Мам, я тебе честно скажу, я просто не выдержу. В общем, молчи.
МАМА НЮРИК: Да уж молчу.

Сидят молча, занимаясь каждый своим делом.

МАМА НЮРИК ( не выдерживает): А был бы путным сын, так взял бы да и…
ТОЛИК: Мам, я прошу.
МАМА НЮРИК: Молчу.

Молчат.

МАМА НЮРИК: Только я тебе честно скажу, сын: ты ношу-то не по себе взвалил! Вот-вот! То есть, ясно, что ты её не сам взваливал. Только так скажу: ежели не по тебе ноша, то и не носи.
ТОЛИК: Как не носи?
МАМА НЮРИК: А так. Возьми да скинь.
ТОЛИК: Как скинуть – то? Нет ну скажет такое! Как?
МАМА НЮРИК: А пойди и в овраг выкинь. Я и слова знаю, как выкинуть. У нас Праскофья была бабка, она мне перед смертью те слова нашептала, и я их запомнила.
ТОЛИК: Что ж ты сама не пойдёшь в овраг да не скинешь?
МАМА НЮРИК: Я как раз тебе только-только хотела об этом рассказать, как я ночью пошла к оврагу, а луна светит через лесок, я иду ни жива, ни мертва и слова нашёптываю, нашёптываю, а кто-то мне как бы в самоё ухо говорит: «Смотри, Анна, не растеряй самое ценное!» Я себе думаю: «Что ж это самое ценное-то? Ну, самое-то ценное что?!»
ТОЛИК: И что? Что самое ценное?
МАМА НЮРИК: Погоди. Иду я лесом, уж в поле вышла, и овраг тут он весь, вот-вот, значит свершится то главное, а тут возьми и туча на луну наедь (замолкает).
ТОЛИК: Ну, и что дальше?
МАМА НЮРИК: Погоди, я вспомнить хочу, она наехала-то до того, как я слова-то нашептала или уж после.
ТОЛИК (в нетерпении): Да какая разница?! Мам, ну чего ты, когда не надо, тянешь кота за хвост…
МАМА НЮРИК: Вот, если для меня это главное, то оно главное и есть. Потому как ежели туча до того наехала, то не успела я грех свой в овраг скинуть. То есть скинула, да мимо оврага. Потому как ничего уже разглядеть нельзя было.
ТОЛИК: Так ты что же: сама не знаешь, скинула ты или нет?
МАМА НЮРИК: Не знаю, сынок. Вот с этим и живу, что не знаю. А к оврагу второй раз не ходят. Не велено! Кто-нибудь из скотины подохнет. Я второй раз двинулась было, так коза в тот же день и померла, помнишь Беляна сдохла?
ТОЛИК: Так она ж белены объелась.
МАМА НЮРИК: Все так думают. Одна я правду знаю. У меня от всего этого как-то пасмурно на душе. Вот вроде жизнь проходит, а вот это самое, сынок, застряло где-то костью и никак не выйдет. ( После паузы). Пеночка меня уж какой год в Себастьяно зовёт. Поехали, говорит, мам Нюрик, сказывают там жизнь какая-то совсем другая, не наша мол.
ТОЛИК: Ага, прям рай при жизни. Верите во всякую чушь: лишь бы сбежать куда глаза глядят. Рекламы понасмотрелись.
МАМА НЮРИК: Пеночка говорит, что уж её знакомые ездили, мол, и обратно вернуться не захотели, и так там и остались. Так там хорошо!

• « Жены польских солдат в Ираке
• » МОТЫЛЬКИ И СТРЕКОЗЫ