А л к м е н а. Милый, не перечисляй, пожалуйста! Как больно будет в могиле моим рукам, губам и всему остальному, что ты не успеешь назвать.
А м ф и т р и о н. Так ты уверена, что Юпитер убьет нас?
А л к м е н а. Нет, он нас не убьет. Он отомстит за наше сопротивление по-другому: превратит в существа разной крови и тем отнимет всякую радость общего бытия. Мы станем одной из печально известных пар, прославленных взаимной любовью, но разлученных внешним обличьем надежнее, чем ненавистью, – как соловей и жаба, ива и рыба… Ах, я лучше помолчу, зачем подсказывать ему такие мысли! Мне и раньше-то кусок не шел в горло, если я держала ложку, а ты брал вилку, что же станется со мною, если ты будешь дышать жабрами, а я листьями, если ты спросишь кваканьем, а я отвечу птичьей трелью?!
А м ф и т р и о н. Все равно я найду тебя и никогда не покину, ­ любящим достаточно хотя бы смотреть друг на друга, быть рядом.
А л к м е н а. Быть рядом… А если он сделает так, что моя близость станет для тебя страшнее смерти? Если завтра на рассвете мы встретимся с тобой точно такие же, как сейчас, только твое тело останется прежним, мое же по милости бога утратит ту девственную чистоту, которую женщине возможно сохранить только под поцелуями мужа? Как потечет твоя дальнейшая жизнь с супругой, потерявшей уважение к самой себе, – с супругой, обесчещенной слишком высокой честью, оказанной богом, да еще заклейменной бессмертием? Представь себе, как на наших губах вечно будет трепетать третье имя – невысказанное имя, желчью отравляющее наши трапезы, наши поцелуи! Даже и помыслить жутко! Как ты взглянешь на меня при первом же ударе грома, когда весь мир засверкает молниями намеков на того, кто меня опозорил? Вся красота земли, все живое, созданное им, станет для нас напоминанием о постыдном его деянии. Ах нет, пусть уж лучше он превратит нас в простейшие, но чистые существа. В тебе столько отваги и подлинного мужества, что я смогу различить и узнать тебя среди деревьев или рыб по одной твоей привычке не прячась встречать ураган, жадно глотать добычу или смело плыть против течения.
А м ф и т р и о и. Козерог перевернулся, Алкмена. Он приближается.
А л к м е н а. Прощай, Амфитрион. Обидно все же, что я не дожила вместе с тобой до старости, не увидела, как согнулась твоя спина и как мы, подобно другим пожилым супругам, стали на одно лицо; нам не суждено вместе до конца исчерпать радости домашнего очага, узнать прелесть общих воспоминаний о прошлом и умереть одной смертью. О Амфитрион, давай сейчас на миг представим себя стариками, притворимся, что у нас с тобой позади не двенадцать месяцев, а долгие годы супружеской жизни. Так скажи мне, мой старенький муж, всегда ли ты любил меня?
А м ф и т р и о н. Всю жизнь!
А л к м е н а. И, когда подошла наша серебряная свадьба, не начал ли ты заглядываться на юных шестнадцатилетних девушек, на этих очаровательных легконогих зверьков, таких робких и храбрых одновременно? Ведь девушек так легко увлечь рассказами о героической жизни и подвигах!
А м ф и т р и о н. Ты всегда была для меня моложе самой юности.
А л к м е н а. А когда мне стукнуло пятьдесят и я начала капризничать, смеяться и плакать без всякого повода, и вдруг отсылала тебя к дурным женщинам, твердя, что от этого любовь наша будет горячее, ты ведь тогда ничего не возразил мне, но ты меня не послушался и ни к кому не пошел, не правда ли?
А м ф и т р и о н. Конечно, нет. Я хотел, чтобы ты гордилась нами обоими, когда подступит старость.
А л к м е н а. Да, и какая же у нас чудесная старость! Смерть может приходить за вами, я не боюсь ее!
А м ф и т р и о в. И как ясно помним мы вашу далекую юность! Ты ведь не забыла то утро, Алкмена, когда я умчался с войны и на рассвете увлек тебя в темноту твоей спальни?
А л к м е н а. На рассвете? Ты хотел сказать, в сумерках!
А м ф и т р и о в. Рассвет или сумерки, какая теперь разница! Может, это было даже в полдень. Я помню только, что утром того дня мой конь птицей перелетал через самые широкие рвы и победа плащом вилась за моими плечами. Да что с тобой, дорогая, отчего ты бледнеешь?
А л к м е н а. Умоляю тебя, Амфитрион, вспомни, когда это было – на заре или ночью?
А м ф и т р и о н. Да я вспомню все, что тебе угодно, моя дорогая, лишь бы ты не расстраивалась.
А л к м е в а. Тогда была ночь, да? Да?
А м ф и т р и о н. В нашей темной спальне – безусловно, была кромешная тьма. Ты права, смерть может приходить за вами.
Г о л о с с н е б а. Смерть может приходить!

Появляется Ю п и т е р в сопровождении М е р к у р и я.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

А л к м е н а, Ю п и т е р, М е р к у р и й, А м ф и т р и о н.

Ю п и т е р. Вы ожидали смерть, а это всего лишь я.
М е р к у р и й. Мой повелитель, позвольте представить вам Алкмену, строптивицу Алкмену.
Ю п и т е р. А что за человек рядом с ней?
М е р к у р и й. Это ее муж, Амфитрион.
Ю п и т е р. Амфитрион, победитель в великой битве при Коринфе?
М е р к у р и й. Вы слегка предвосхищаете события. При Коринфе он победит только через пять лет. Но это именно он.
Ю п и т е р. А кто его звал сюда? Ему здесь нечего делать.
А м ф и т р и о н. Повелитель…
М е р к у р и й. Он, вероятно, решил самолично вручить вам свою жену. Разве не видели мы еще сверху, как он, глядя в небо, готовил ее, обнимал и ласкал, сообщая ей то возбуждение и привлекательность, благодаря которым ваша ночь с ней пройдет в высшей степени удачно. Спасибо вам, царь!
А м ф и т р и о н. Повелитель богов, Меркурий ошибся.
Ю п и т е р. Ах вот что, Меркурий ошибся?! Н вижу, на самом деле ты вовсе не расположен признать тот факт, что сегодня я возлягу с твоей женой и исполню твой супружеский долг? Но я-то весьма расположен к этому!
А м ф и т р и о н. А я нет, повелитель богов!
М е р к у р и й. Сейчас не время спорить, Юпитер, солнце уже садится.
Ю п и т е р. Ну и пусть садится, это его личное дело!
М е р к у р и й. Да если боги начнут вступать в пререкания со смертными, тогда прощай наши красные денечки!
А м ф и т р и о н. Я готов защищать от вас Алкмену, повелитель богов, или же погибнуть.
Ю п и т е р. Послушай, Амфитрион, поговорим как мужчина с мужчиной. Тебе, без сомнения, известно мое могущество. Я не скрою от тебя, что мог бы занять твое ложе, будучи невидимым или даже одновременно с тобою. Из одних только трав, собранных в твоем саду, я могу сварить любовное зелье и приворожить им твою жену или тебя опоить так, чтобы ты сам толкнул ее в мои объятия. Пойми, здесь дело не в существе, а в одной только голой форме – ну вот как, например, при расколе старой религии на две новых. Речь идет не о том, получу ли я Алкмену, но о том, как я получу ее. Не станешь же ты ссориться с богами из-за подобной пустяковой формальности – одной-единственной ночи!
А м ф и т р и о н. Для меня это вовсе не формальность! Я не уступлю Алкмену, лучше смерть!
Ю п и т е р. Нет, ты решительно неспособен оценить мою любезность! Я же люблю не просто Алкмену, ибо тогда я сделался бы ее любовником, даже не поставив тебя в известность. Но я люблю вас обоих. Сегодня, на заре человеческой истории, зрелище двух ваших сильных, цветущих тел пленяет мой взор,- вы будто пара корабельных статуй, устремленных вперед с бушприта корабля человечества. Вот я и становлюсь меж вами как истинный друг.
А м ф и т р и о н. Как истинного друга мы вас и так чтили всю жизнь. Я отказываюсь!
Ю п и т е р. Глупец, тем хуже для тебя! Не задерживай более празднества, Меркурий! Созывай весь город! Он сам вынуждает нас поведать всю правду о минувшей ночи и о предстоящей. В нашем распоряжении есть чудодейственные средства убедить эту пару.
А м ф и т р и о н. Если это какие-нибудь чудеса, то генерала ими не убедить.
Ю п и т е р. Это твое последнее слово? Ты твердо намерен вступить в борьбу со мной?
А м ф и т р и о н. Да, раз это необходимо.
Ю п и т е р. Я полагаю, твой опыт генерала подсказал тебе, что для подобного сражения следует запастись оружием, по крайней мере равным моему? Это ведь первая прописная истина военной тактики.
А м ф и т р и о н. У меня есть надежное оружие.
Ю п и т е р. Можно узнать, какое?
А м ф и т р и о н. У меня есть Алкмена.
Ю п и т е р. Ну что ж, не будем терять времени даром. Твое оружие, Амфитрион, не внушает мне страха. Я даже прошу тебя оставить меня с ним наедине. Подойди ко мне, Алкмена. А вы двое – уйдите!

СЦЕНА ПЯТАЯ

А л к м е н а, Ю п и т е р.

А л к м е н а. Наконец-то одни!
Ю п и т е р. Неглупо сказано – и весьма к месту. Да, настал наконец час, когда ты станешь моей.
А л к м е н а. Значит, мой последний час.
Ю п и т е р. Прекрати этот шантаж! Твое поведение недостойно нас обоих. Итак, вот мы действительно впервые остались наедине с тобою, и я знаю о твоем целомудрии, и тебе известно мое желание. Наконец-то без посторонних!
А л к м е н а. Если верить легендам, вы довольно часто остаетесь вот так, без посторонних.
Ю п и т е р. Но я редко бывал так сильно влюблен, Алкмена. И никогда не чувствовал себя настолько не в своей тарелке. Ни от одной женщины, кроме тебя, я бы не вынес такого презрения к себе.
А л к м е н а. Так в языке богов тоже есть слово «влюблен»? А я-то думала, что просто приходит время, и некое высшее предопределение побуждает бога бросаться на красивую смертную женщину и завладевать ею.
Ю п и т е р. Предопределение? Что-то уж больно таинственно звучит. Скажем лучше «рок».
А л к м е н а. Рок, настигший вовсе не роковую женщину Алкмену… И вашу совесть не тревожит грозная черная туча, нависшая над маленькой белокурой головкой?
Ю п и т е р. Над твоей головкой эта туча окрашивается в радужные цвета неожиданности. Ты ускользаешь от хватки рока, как юркий yгopeк.
А л к м е н а. И попадаю беспомощной игрушкой в ваши руки. О Юпитер, признайтесь, неужто вы и вправду влюблены в меня.?

• « Жужа из Будапешта
• » Жены польских солдат в Ираке