А л к м е н а. Но ты бы им пришелся по вкусу! Они посягают на каждого женатого мужчину, они отнимают мужей у женщин, у славы, у науки! Когда они являются в наши города со своим великолепным багажом – одни красавицы, полуобнаженные, в шелку и мехах, другие уродливые, но несущие свое уродство смело, как красоту, оттого, что это иноземное уродство,- так вот, когда они приходят, наступает конец всему – армии, искусствам, семейному покою, Ибо неведомые ароматы влекут мужчин сильнее, чем запах родного очага. Как магнит, чужеземки притягивают к себе драгоценные камни, древние манускрипты, редкостные цветы и руки мужчин. И они сами себя обожают, потому что взирают на себя только глазами других. Вот чего я боялась, дорогой мой муж, вот отчего тревожили меня предзнаменования. Я пугалась названий времен года, фруктов и развлечений, произносимых с иностранным акцентом, меня страшили все проявления любви с незнакомым привкусом или с непривычной смелостью: я опасалась чужеземок. А пришла война – почти подруга. И это ей я обязана тем, что не плачу.
А м ф и т р и о н. О Алкмена, милая жена моя, будь спокойна! Когда я с тобой, ты моя чужеземка, а через час, в гуще боя, я вспомню о тебе как о жене. Жди же меня без страха. Я скоро вернусь, и на этот раз уже навсегда. Ведь о каждой войне говорят, что она самая последняя на земле. А войны между соседями тем более долго не тянутся. Мы будем счастливо жить в нашем дворце, а когда состаримся и одряхлеем, попросим богов не отнимать у нас жизнь, но превратить в деревья, как Филемона и Бавкиду.
А л к а е н а. Тебе нравилось бы менять листья каждый год?
А м ф и т р и о н. А мы выберем вечнозеленые деревья. Вот, например, лавр мне очень даже к лицу.
А л к м е н а. И мы засохнем, и нас спилят и сожгут…
А м ф и т р и о н. Но пепел моих ветвей и коры смешается с твоим.
А л к м е н а. Если так, отчего бы не смешать пепел наших тел и кости после нашей человеческой жизни?

Слышен конский топот.

А м ф и т р и о н. А вот теперь это они. Мне пора.
А л к м е н а. Кто «они»? Твое честолюбие, твоя гордость военачальника, твоя жажда бойни и приключений?
А м ф и т р и о н. Нет, просто-напросто Элафоцефал и Гипсипила, мои кони.
А л к м е н а. Тогда уезжай. Пусть уж лучше тебя увлекут вдаль эти мощные звери.
А м ф и т р и о н. И больше ты ничего мне не скажешь?
А л к м е н а. Да разве я не все сказала? Что же говорят другие жены?
А м ф и т р и о н. Они стараются шутить. Они подают мужу щит, возглашая: «Возвращайся с ним или на нем!» Они кричат: «Да не устрашишься ты ничего, кроме того, что небо упадет тебе на голову!» Неужто моя жена неспособна придумать какую-нибудь возвышенную штуку вроде этих?!
А л к м е н а. Боюсь, что нет. Не люблю я изречений, предназначенных для потомства. Мне едва хватит сил шепнуть слова, котopыe неслышно умрут на твоей груди, едва достигнув ее: «Амфитрион, я лю6лю тебя, Амфитрион, возвращайся скорее!» Впрочем, во фразе не хватает места для других слов, если в начале произнесено твое имя, – оно такое длинное!
А и ф и т р и о н. Ну так ставь его в конце. Прощай, Алкмена!
А л к м е н а. Амфитрион!

Она стоит минуту, облокотившись па балюстраду и прислушиваясь
к удаляющемуся топоту копыт, затем направляется к дверям.
К ней подходит М е р к у р и й, принявший облик Созия.

СЦЕНА ЧЕРТВЕРТАЯ

А л к м е н а, М е р к у р и й под видом Созия.

М е р к у р и й. Алкмена, госпожа моя!
А л к м е н а. Что тебе, Созий?
М е р к у р и й. У меня к вам поручение от моего господина.
А л к м е н а. Как?! Да он еще и двух шагов не успел отъехать!
М е р к у р и й. Да, верно. Но – тише! – никто не должен знать. Мой господин велел передать вам, во-первых, что он только для виду отправился на войну, и, во-вторых, что он вернется нынче ночью, едва лишь отдаст необходимые распоряжения. Генеральный штаб расквартирован всего в нескольких лье, война, кажется, будет не особенно кровопролитной, и Амфитрион собирается каждую ночь совершать этот пробег, который, повторяю, следует держать в тайне.
А л к м е н а. Я не понимаю тебя, Созий.
М е р к у р и й. Мой господин велел передать вам, царица, что он только сделал вид, что уезжает…
А л к м е н а. Как же ты глуп, Созий, и как плохо знаешь, что такое тайна! Либо делай вид, что она тебе неизвестна, либо и вправду забудь о ней в тот самый миг, как тебе ее доверили.
М е р к у р и й. Прекрасно сказано, царица!
А л к м е н а. Впрочем, я и так ни слова не поняла из вceгo, что ты тут наговорил.
М е р к у р и й. Будьте наготове, царица, и ждите моего господина, так как он поручил мне передать вам…
А л к м е н а. Замолчи, ради богов, Созий, ты мне надоел. (Выходит.)

Mepкypий подает знак Ю п и т е р у, вызывая его па сцену.

СЦЕНА ПЯТАЯ

Ю п и т е р в образе Амфитриона, М е р к у р и й под видом Созия.

М е р к у р и й. Вы слышали, Юпитер?
Ю п и т е р. Какой такой Юпитер?! Я Амфитрион!
М е р к у р и й. Ну, меня-то вы не проведете, я бога и за двадцать шагов узнаю.
Ю п и т е р. Да? Но ведь это точная копия его одежды!
М е р к у р и й. Как будто в одежде дело! Впрочем, вы и по поводу одежды заблуждаетесь, – вот взгляните-ка! Сами вылезли из терновника, а на платье ни единой колючки. Да и как я ни присматриваюсь, я не вижу на нем ни складочек, ни потертостей, а они бывают и на изделиях лучших марок, даже на ненадеванных. Ваши ткани – вечны! С первого взгляда видно, что они водоотталкивающие, не садятся при стирке, и что даже ламповое масло не оставит на них и пятнышка. Это вecьмa подозрительное чудо для такой рачительной хозяйки, как Алкмена, и вам ее не обмануть. Повернитесь-ка!

Ю п и т е р. Повернуться? Куда?
М е р к у р и й. Да-да, повернитесь! Боги, как мужчины, убеждены в том, что женщины видят их только с фасада. Вот они и украшают один фасад: лицо – усами, грудь – пластронами, живот – брелками. И вам невдомек, что женщины притворяются, будто они ослеплены блеском ваших глаз, а сами в это время коварно изучают вас со спины. Именно по спине своего любовника, когда тот встает с ложа и уходит, именно по этой нелгущей, по этой согбенной и обессиленной спине угадывает женщина его слабоволие или усталость. Вы же, наоборот, со спины выглядите импозантнее, чем спереди, – надо бы это подправить.
Ю п и т е р. Боги никогда не поворачиваются спиной, а кроме того, будет темно, Меркурий.
М е р к у р и й. Это как знать! Какая же темнота, если от вас будет исходить божественное сияние?! Никогда Алкмена не признает cвoeгo мужа в эдаком блестящем человекообразном светляке.
Ю п и т е р. Но все мои любовницы верили…
М е р к у р и й. Да ни одна, если уж начистоту. Вам и самому нравилось иногда разоблачить себя каким-нибудь простеньким чудом: вот вспомните, как вы вдруг начинали светиться и мерцать, затмевая эти их лампы с коптящими фитилями!
Ю п и т е р. Боту тоже иногда хочется, чтобы его полюбили ради него самого.
М е р к у р и й. Боюсь, что Алкмена откажет вам в этом удовольствии. Лучше уж держитесь параметров ее мужа.
Ю п и т е р. Я сперва так и сделаю, а там посмотрим. Ибо ты не поверишь, дорогой Меркурий, на какие сюрпризы способны эти так называемые верные жены! А тебе, конечно, известно, что я влюбляюсь исключительно в верных жен. Ведь я еще и бог справедливости полагаю, что бедняжки имеют право на такое утешение, тем более что некоторые из них втайне очень на него рассчитывают. Bepныe жены – это те, что ждут от вecны, от книг, от благовоний и от земных катаклизмов тех наслаждений, которых неверные жены ищут у любовников. Короче говоря, они изменяют супругу – с целым светом, – разве что не с мужчинами. Вряд ли Aлкмeнa окажется исключением из этого правила. Сперва я выполню супружескую повинность Амфитриона, и сделаю это как можно основательнee, а затем ловкими расспросами о цветах, о животных, о стихиях я выпытаю, что именно дразнит ее воображение, приму соответствующую форму и буду любим ради себя самого… Теперь мои одежды в порядке?
М е р к у р и й. Да у вас и тело должно быть без сучка, без задоринки. Выйдите-ка на свет, я прилажу на вас человеческую оболочку… Поближе, ничего не видно.
Ю п и т е р. Глаза у меня хороши?
М е р к у р и й. Покажите… Гм, цвет ириса – это, конечно, прекрасно, но где же у вас роговица? И потом вы забыли о слезных железах, а вдруг вам понадобится заплакать?! Кроме того, они у вас чересчур уж блестящие, будто в вашей че­репной коробке не простой оптический нерв, а какой-то сверхмощный источник света… Вы думаете, человеческий взгляд сияет как солнце? Ошибаетесь, Юпитер, я бы, скорее, сравнил его свет с кромешной тьмой у нас, на Олимпе. Даже у ночных убийц – и у тех глаза тусклы, как ночники. А зрачки? Неужели вы раньше никогда не сотворяли себе зрачки?
Ю п и т е р. Нет, всегда забывал. 3рачки – это вот так?
М е р к у р и й. Только не надо фосфора. К чему эти кошачьи глаза? Они блестят даже сквозь закрытые веки. В них невозможно долго смотреть. Придайте им глубину.
Ю п и т е р. Цвет авантюрина с его золотыми блестками будет здесь в самый раз.
М е р к у р и й. Перейдем к коже.
Ю п и т е р. А чем тебя не устраивает моя кожа?
М е р к у р и й. Слишком она у вас нежная и гладкая, точь-в-точь как у младенца. Вам нужна кожа, которую тридцать лет дубил ветер, солило море, – короче, надо, чтобы она имела вкус, так как уж будьте уверены, ее попробуют и на вкус. Прежние ваши женщины ничего не говорили, обнаружив, что кожа Юпитера была сладкой, как детское тельце?
Ю п и т е р. Не знаю, во всяком случае, от этого их ласки не становились более материнскими.
М е р к у р и й. Нда, такой кожи надолго не хватит. Да и ушить ее не мешало бы, она на вас болтается, как на вешалке.

• « Жужа из Будапешта
• » Жены польских солдат в Ираке