А л к м е н а. Я, Алкмена, чьи родители умерли, чьи дети не рождены, ничтожное звено, отныне вырванное из цепи человеческих жизней…
Ю п и т е р. Клянусь, что сладость имени Алкмены будет жить в моем сердце так же долго, как отзвук моего собственного имени…
А л к м е н а. Клянусь быть верной Амфитриону, моему мужу, или умереть!
Ю п и т е р. Что-что?
А л к м е н а. Или умереть!
Ю п и т е р. Послушай, Алкмена, зачем призывать смерть туда, где ей совсем не место? «Умоляю тебя, не говори этого! Есть столько благозвучных синонимов, позволяющих избежать слова «смерть»!
А л к м е н а. Оно уже прозвучало. А теперь, дорогой муж, довольно слов. Церемония завершена, и тебе позволяется войти. Как ты был непрост нынче ночью! Н ждала тебя, дверь была отперта, ее стоило пальцем толкнуть… Что с тобой, ты колеблешься? Ты все еще ждешь, чтобы я назвала тебя любовником? Никогда, слышишь!
Ю п и т е р. Мне действительно войти, Алкмена? Ты и вправду этого хочешь?
А л к м е н а. Я приказываю тебе войти, дорогая моя любовь!

З а н а в е с

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Кромешная тьма.
М е р к у р и й, очень довольный, в одиночестве полулежит на авансцене.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

М е р к у р и й.

М е р к у р и й. Итак, стоя на страже перед покоями Алкмены, я оказался свидетелем нежного молчания, нежного сопротивления, нежной любовной схватки; теперь Алкмена носит во чреве будущего полубога. Но каков Юпитер! Ни у одной своей любовницы он не задерживался так долго… Не знаю, нравится ли вам сидеть в потемках, – лично меня начинает несколько тяготить приказ Юпитера затянуть ночь над дворцом, особенно если учесть, что кругом все буквально залито светом. Оно и понятно – в семь-то часов утра, в самый разгар лета… Сияющие волны зари затопили небосвод, и лишь окутанный тьмою дворец черным рифом высится над морем розовых крыш… Нет, в самом деле, пора будить моего господина, – ведь он терпеть не может расставаний наспех, а уж сегодня, покидал ложе любовных утех, он наверняка пожелает объявить Алкмене, что она провела ночь с Юпитером, дабы вполне насладиться ее изумлением и гордостью. Он всем своим пассиям устраивает такой сюрприз… Да, кстати, я внушил Амфитриону мысль заявиться сюда с утра пораньше, – пусть застанет свою жену на месте свидания и окажется, таким образом, первым свидетелем и гарантом сего события. Согласитесь, мы просто обязаны оказать ему такую минимальную любезность, и вдобавок избежим кривотолков. Так что как раз в эту самую минуту наш генерал садится в седло и если пустит коня галопом, то меньше чем через час примчится сюда… Эй солнце, покажи-ка мне свои лучи, я подберу какой-нибудь поярче и посвечу нашим соням прямо в лицо!

Разноцветные солнечные лучи загораются один за другим.

Нет, только не этот! Что может быть кошмарнее зеленого света на лицах пробудившихся любовников?! Как будто держишь в объятиях утопленника… И не этот! Фиолетовый и пурпурный раздражают и возбуждают нервы, – их мы отложим до вечера. А вот этот, пожалуй, подойдет. Шафрановый оттенок как нельзя лучше подчеркивает все несовершенство человеческой кожи. Да будет свет!

В сиянии солнца возникает комнaтa Алкмены.

СЦЕНА ВТОРАЯ

А л е м е н а, Ю п и т е р.

Алкмена уже поднялась. Юпитер дремлет на ложе.

А л R М е н а. Проснись, дорогой. Солнце уже высоко.
Ю п.и т ер. Где я?
А л к м е н а. Там, где каждый муж меньше всего хочет проснуться наутро: всего-навсего в своей комнате, в своей постели, возле своей жены.
Ю п и т е р. А как зовут жену?
А л к м е н а. Как ни странно, днем ее зовут так же, как по ночам, – Алкменой.
Ю п и т е р. Ах, Алкмена?! Высокая блондинка, склонная к полноте и молчаливая в любви?
А л к м е н а. Да, и та самая, что болтлива по утрам и собирается сейчас выставить тебя за дверь, будь ты ей хоть трижды муж.
Ю п и т е р. Пусть она умолкнет и вернется в мои объятия.
А л к м е н а. Вот уж на это не рассчитывай! Женщины, склонные к полноте, тем не менее сродни сновидениям: они приходят к мужчинам только ночью.
Ю п и т е р. Ну так закрой глаза, и давай представим себе, что у нас ночь.
А л к м е н а. О нет, моя ночь – это не просто ночная тьма. Вставай, не то я позову служанок!

Юпитер приподнимается, любуется прекрасным видом, открывающимся из окна.

Ю п и т е р. Божественная была ночь!
А л к м е н а. Ты нынче утром не силен в эпитетах, мой дорогой.
Ю п и т е р. Я сказал «божественная»!
А л к м е н а. Когда ты восклицаешь: «Божественный обед! Божественное жаркое!», тебе это простительно, – не можешь же ты без конца изобретать новые хвалебные слова для моей стряпни. Но для нашей ночи ты мог бы придумать что-нибудь поизысканнее.
Ю п и т е р. Что же я мог придумать поизысканнее?
А л к м е н а. Да все, что угодно, кpoмe этого затрепанного слова «божественная». Великолепная ночь, дивная ночь… Приятная… Господи боже, сколько можно выразить словами «приятная ночь»!
Ю п и т е р. Ну, тогда «самая приятная» из всех наших ночей, не так ли?
А л к м е н а. Это как сказать…
Ю п и те р. Однако!
А л к м е н а. Неужто ты забыл, дорогой мой муж, нашу свадебную ночь, – как я была послушна твоей воле, как наши сердца вдруг согласно забились в темноте, впервые окутавшей нас вместе, вдвоем? То была самая прекрасная наша ночь.
Ю п и т е р. Самая прекрасная… ну, допустим. А самая приятная все-таки нынешняя.
А л к м е н a. Так ли? А ночь большого пожара, бушевавшего в Фивах? Ты тогда вернулся ко мне уже под утро, розовый, как восходящее солнце, и горячий, как только что выпеченный хлеб… Вот наша самая приятная ночь, а не какая-нибудь другая.
Ю п и т е р. Ну тогда согласись, что эта – самая удивительная.
А л к м е н а. Она ли удивительна? Вспомни позавчерашнюю ночь, когда ты спас ребенка, унесенного морскими волнами. Ты вошел ко мне в лунном свете, и на коже твоей алмазно сверкали кристаллы соли и мерцали водоросли,- должно быть, это морские божества увенчали тебя. И даже сквозь сон ты судорожно прижимал меня к груди, как ребенка. Вот когда провела я удивительную ночь!.. Нет, если бы я захотела дать имя сегодняшней ночи, я бы назвала ее «супружеская». В ней была непривычная мне основательность, надежность, ­ меня она даже позабавила. Никогда еще не была я настолько уверена, что вновь увижу тебя утром – такого румяного, веселого, такого проголодавшегося, – и впервые в жизни меня не угнетала божественная печаль, которая пронизывает мою душу всякий раз, когда мы вместе,- печаль при мысли о том, что каждая минута приближает тебя к смерти, и вся моя любовь тут бессильна.
Ю п и т е р. Что я слышу?! Женщины, оказывается, тоже употребляют слово «божественная»?
А л к м е н а. Конечно, – перед словом «печаль».

Пауза.

Ю п и т ер. Какая очаровательная комната!
А л к м е н а. Странно, она понравилась тебе именно сегодня, когда ты проник в нее тайком?!
Ю п и т е р. Однако люди довольно изобретательны! Вставляют в окна полупрозрачный минерал и добиваются того, что на этой довольно-таки плохо освещенной планете в домах видно яснее, чем где-либо во вселенной! Надо же было додуматься!
А л к м е н а. Ты не очень-то скромен, дорогой. Ведь это твое собственное изобретение.
Ю п и т е р. Ах, да! А какой прелестный пейзаж!
А л к м е н а. Вот его ты можешь нахваливать сколько душе угодно,- это не твоих рук дело.
Ю п и т е р. А чьих, можно узнать?
А л к м е н а. Бога из богов.
Ю п и т е р. Не назовешь ли ты его имя?
А л к м е н а. Юпитер.
Ю п и т е р. Как чудесно звучат в твоих устах имена богов! Кто научил тебя складывать губы так, будто ты вкушаешь амброзию? Ты похожа на козочку, когда она, высоко подняв голову, ощипывает веточку ракитника. Благоуханно каждое слово в твоих устах! Повтори же! Говорят, боги иногда сходят на землю, если к ним взывают так, как ты.
А л к м е н а. Нептун! Аполлон!
Ю п и т е р. Нет, нет, повтори первое имя.
А л к м е н а. Если уж я козочка, дай мне попастись по всему Олимпу. Впрочем, мне больше нравится сочетать имена богов парами: Марс и Венера, Юпитер и Юнона… Когда я перечисляю их вместе, я будто вижу, как они торжественно, рука об руку, шествуют по облакам. Какая это, должно быть, величественная картина!
Ю п и т е р. Нда, веселенькое зрелище… Так, значит, ты находишь удачными творения Юпитера – все эти горы, холмы?
А л к м е н а. Они прекрасны! Только вот… сотворил ли он их сознательно?
Ю п и т е р. Ну еще бы!
А л к м е н а. Вот ты, дорогой, все творишь сознательно, – прививаешь ли ты грушу к сливе, изобретаешь ли двухлезвийную саблю. А знал ли Юпитер в первый день творения, как именно он собирается все это устраивать?
Ю п и т е р. Говорят, знал.
А л к м е н а. Он создал землю, – с этим еще можно согласиться. Но кpacoтa земная рождается сама по себе, она живая, преходящая. Высшее чудо красоты в том, что она эфемерна. Юпитер же вполне солидный бог, – вряд ли в его намерения входило создание чего-то быстротечного.
Ю п и т е р. Не кажется ли тебе, что ты весьма смутно представляешь себе сотворение мира?
А л к м е н а. Так же смутно, как и его конец. Ибо я одинаково далека и от того и от другого, и память прошлого так же слаба во мне, как предвидение грядущего. А ты хорошо представляешь себе сотворение мира, дорогой?
Ю п и т е р. Как сейчас вижу… Вначале царил хаос. Надо было быть воистину гениальным, как Юпитер, чтобы догадаться расчленить его на четыре стихии.
А л к м е н а. Разве у нас всего четыре стихии?

• « Жужа из Будапешта
• » Жены польских солдат в Ираке