Ю п и т е р. Да, целых четыре, первая из них вода. И уж ты поверь мне, создать ее было вовсе не просто! Это только на первый взгляд кажется, что вода – это так, пустяки. Но помыслить о том, чтобы создать воду, вообразить себе воду ­ это не шутка.
А л к м е на. Интересно, чем же до того плакали богини – бронзовыми слезами?
Ю п и т е р. Не прерывай меня! Я хочу объяснить тебе, что есть Юпитер. Он ведь может в любой миг предстать пред тобою. Хотела бы ты, чтобы он caм в блеске всевеличия, приобщил тебя к тайнам мирозданья?
А л к м е н а. Представляю себе, сколько раз он это проделывал. Нет уж я лучше послушаю, как ты фантазируешь на эту тему.
Ю п и т е р. Так на чем я остановился?
А л к м е н а. Мы почти кончили, ты уже рассказал о первозданном хаосе.
Ю п и т е р. Ах, да. Итак, Юпитеру вдруг явилась идея некоей упругой несжимаемой субстанции, которая заполнила бы пустоты и смягчила нескончаемую тряску в еще плохо отрегулированной земной атмосфере.
А л к м е н а. А морскую пену тоже он изобрел?
Ю п и т е р. Нет, но едва была готова вода, как ему пришло в голову окаймить ее берегами неправильных очертаний, способными сдержать натиск штормов, а вслед за тем он придумал разбросать среди вод материки, сделанные из камня и земли, ибо сплошная водная поверхность утомительна для глаз богов. Так и была создана эта планета со всеми ее достопримечательностями.
А л к м е н а. А сосны?
Ю п и т е р. Что «сосны»?
А л км е н а. Да-да, сосны,- и еще кедры, и пальмы, и кипарисы, – все эти пышные, голубовато-зеленые кроны, без которых пейзаж был бы мертв… и еще эхо?
Ю п и т е р. Эхо?
А л к м е н а. Ты вторишь мне точно как оно. И еще цвета, – это он создал их?
Ю п и т е р. Семь цветов радуги – целиком и полностью eгo заслуга.
А л к м е н а. А я говорю о терракотовом, о пурпурном, о малахитовом – о моих любимых оттенках.
Ю п и т е р. Ну, такие мелочи он оставил декораторам. Но зато, используя аритмичные колебания частиц эфира, явление волн, возникающих от попарных столкновений молекул, а также контррефракцию как следствие первичных рефракций, он сконструировал космические системы струн и лу­чей, рождающих в свою очередь мириады оттенков и звуков, к коим восприимчивы (или невосприимчивы, что ему глубоко безразлично) человеческие глаз и ухо…
А л к м е н а. Ну вот, а я что говорю?!
Ю п и т е р. А ты что говоришь?
А л к м е н а. Что он ровным счетом ничего не сделал! Eгo только и хватило на то, чтобы запутать нас, как мух, в этой кошмарной паутине видений и отзвуков, а теперь мы с моим бедным дорогим мужем должны выпутываться сами как знаем!
Ю п и т е р. Ты богохульствуешь, Алкмена! Знай, что боги внимают тебе.
А л к м е н а. Да где уж им меня услышать, – через все, что нагородил там, в космосе, Юпитер! И потом, стук мoeгo сердца наверняка заглушит в ушах высших существ мою болтовню, ибо сердце мое просто и бесхитростно. Да и за что гневаться на меня богам?! 3а то, что я не славлю Юпитера? Так ведь он создал вceгo четыре стихии вместо по крайней мере двадцати, в которых мы так нуждаемся, – а ведь он мог бы успеть и побольше – за целую-то вечность. Или за то, что душа моя полна благодарности Амфитриону, моему дорогому мужу, который, в отличие от Юпитера, в перерывах между битвами успел изобрести и оконные задвижки и новый метод прививки деревьев?! Ты даровал мне новую сладость вишен, новое сияние дня, – это ты творец земных чудес! Ну, что ты на меня так смотришь? Я знаю, ты не любишь комплиментов. Ты гордишься не собой, а мною… Скажи, тебе не случается досадовать на то, что я слишком уж земная женщина?
Ю п и т е р (величественно приподнимаясь). А тебе хотелось бы стать менее земной?
А л к м е н а. О нет, это отдалило бы меня от тебя.
Ю п и т е р. Неужели ты никогда не мечтала стать богиней или полубогиней?
А л к м е н а. Конечно, нет. Зачем мне это?
Ю п и т е р. Чтобы тебя чтили и превозносили.
А л к м е н а. Меня чтят и превозносят как смертную женщину, ­ это гораздо большая заслуга.
Ю п и т е р. Ну тогда чтобы стать невесомой, парить в облаках, шествовать по водам.
А л к м е н а. Ах, это дано любой жене, если у нее в качестве балласта имеется хороший муж.
Ю п и т е р. Ну тогда чтобы постичь смысл бытия, приобщиться к тайнам других миров.
А л к м е н а. Вот уж соседи меня никогда не интересовали.
Ю п и т е р. Ну, наконец, чтобы стать бессмертной!
А л к м е н а. Бессмертной? А к чему это?
Ю п и т е р. Как это «к чему»?! Чтобы не умереть!
А л к м е н а. А что я буду делать, если не умру?
Ю п и т е р. Дорогая Алкмена, ты будешь жить вечно, и, обращенная в светило, ты будешь сиять в ночной тьме вплоть до конца света…
А лк м е н а. Который наступит…?
Ю п и т е р. Никогда.
А лк м е н а. Не слишком ли долгая ночь?! Ну, а ты в это время чем займешься?
Ю п и т е р. А я безгласной тенью сойду во мглу ада, и мне отрадно будет думать о том, что моя супруга сияет звездою в чистом ночном небе.
А л к м е н а. До сих пор ты старался искать себе усладу немножко поближе ко мне. Нет, дорогой мой, если богам понадобится лишняя звезда, пусть не рассчитывают на меня. Да и ночной воздух пагубно влияет на кожу блондинок. Страшно подумать, как я увяну к концу вечности!
Ю п и т е р. А ты лучше подумай о том, какой холодной и недвижной будешь ты лежать в глубине могилы!
А л к м е н а. Не пугай меня смертью, – она естественное завершение жизни. Раз уж твой Юпитер создал смерть на земле (прав он или нет, это уж другое дело), я подчиняюсь общей судьбе. Всей своей кровью, каждой своей жилкой я связана с остальными людьми, с животными, с цветами, и мой долг ­ разделить их удел. Можно ли отказываться умереть, пока все, кто живет на земле, не вкусили от плода бессмертия?! Стать бессмертным… для человека это значит стать предателем. И потом, как не благословлять саму смерть, – ведь она дарует нам такой нескончаемый, такой безграничный покой, отдых от всех наших мелких дрязг и надоевших дел! Шестьдесят лет портить себе кровь из-за пятен на одежде, подгоревших блюд и прочей мерзости – и обрести наконец смерть, неизбывную, нескончаемую смерть,- боже, да это поистине незаслуженно щедрый дар!.. Ты почему на меня так почтительно глядишь?
Ю п и т е р. Да ты первое по-настоящему человечное существо, которое я встретил!
А л к м е н а. Вот тут ты прав, я не такая, как другие. Среди тех, кого я знаю, я одна высоко ценю и безоговорочно принимаю мою судьбу. Все перипетии человеческой жизни – от рождения до смерти, все мелочи, даже каждодневные семейные трапезы, – мне бесконечно дороги и близки. Я соразмеряю свои желания со своими возможностями, – вот отчего они никогда не обманут меня. Я уверена, что я единственная женщина на земле, кoмy ведом подлинный образ бытия ­ от вкуса плодов до нрава пауков, от вершины счастья до бездн горя. И ум мой сродни чувствам. В нем нет закваски авантюризма и легкомыслия, и винные пары, любовные утехи или путешествия не заставят меня жаждать бессмертия.
Ю п и т е р. И тебе не хотелось бы иметь сына, менее подвластного смерти, чем ты, – бессмертного сына?
А л к м е н а. Конечно, хотелось бы. Ведь желать бессмертия своему ребенку – это тоже чисто по-человечески.
Ю п и т е р. Иметь сына, который станет величайшим из героев и уже в раннем детстве будет сражаться со львами и чудовищами…
А л к м е н а. В раннем детстве он будет играть со щенком и с черепахой!
Ю п и т е р. Он задушит огромных змей, посланных погубить его в колыбели.
А л к м е н а. Ну вот еще! Разве его оставят хоть на секундочку одного?! Такие гадости случаются разве c детьми кухарок… Нет, пусть лучше он будет слабенький, жалобно плачет и пугается мух… Да что с тобой, ты нервничаешь?
Ю п и т е р. Шутки в сторону, Алкмена. Ты и вправду предпочла бы покончить с собой, нежели изменить своему мужу?
А л к м е н а. Очень любезно с твоей стороны – сомневаться во мне!
Ю п и т е р. Убить себя, – ведь это ужасно!
А л к м е н а. Только не для меня. Уверяю тебя, дорогой мой муж, я не вижу в самоубийстве ничего ужасного. Да и что мы знаем?! Может, мне суждено умереть сегодня же вечером, в этой самой комнате, если, например, бог войны вдруг поразит тебя, да мало ли по какой еще причине! Но я, уж поверь, позабочусь пристойно обставить свою кончину. Ее свидетели покинут мой смертный покой с миром в душе, а не с ужасом в сердце. Даже умирая, можно так сложить руки и так улыбнуться, чтобы твой вид никого не шокировал.
Ю п и т е р. Но ведь, убивая себя, ты рискуешь убить и сына, зачатого накануне, пока наполовину живого!
А л к м е н а. Значит, он и умрет лишь наполовину. Видишь, он еще останется в выигрыше.
Ю п и т е р. Ты рассуждаешь столь логично и уверенно, будто давно все обдумала.
А л к м е н а. Разумеется, обдумала! Как по-твоему, о чем же еще думают молодые, склонные к полноте, как ты выразился, женщины в самый разгар веселья и смеха? Они как раз обдумывают способ умереть, не поднимая шума и не устраивая трагедии, если кто-нибудь оскорбит или запятнает их любовь.
Ю п и т е р (выпрямляется и возглашает в высшей степени напыщенно). Услышьте же, дорогая Алкмена! Вы благочестивы и, по моему разумению, способны постичь тайну бытия. Я желаю поведать вам…
А л к м е н а. Нет-нет, милый Амфитрион! Только не обращайся ко мне на «вы»! Я ведь знаю, эти твои высокоторжественные речи – просто особая манера быть нежным со мной. Но мне все равно неловко, когда ты меня так величаешь. Лучше уж изобрети новое местоимение, и пусть оно звучит еще любовнее, чем «ты»!
Ю п и т е р. Я прошу вас не иронизировать. Я намерен говорить о богах!
А л к м е н а. О богах?!
Ю п и т е р. Настало время приподнять завесу над их отношениями со смертными. Да будет тебе ведома безграничная власть богов над жителями земли и их женами!

• « Жужа из Будапешта
• » Жены польских солдат в Ираке