Т р у б а ч. Пропажа, что ли, какая приключилась?
С о з и й. Haxoдкa. Труби, говорят тебе!
Т р у б а ч. Ну да, так я и затрубил неизвестно о чем!
С о з и й. Эй, чего ты ломаешься? Все равно ведь трубишь на одной только ноте!
Т р у б а ч. Так-то оно тан, моя труба монотонна, а все же запомните: эта нота – целый гимн, и сочинил его я.
С о з и й. Гимн?! На одной ноте?! Ну-ну, пошевеливайся, Орион уже взошел.
Т р у б а ч. Так-то оно так, Орион взошел, а все же запомните: среди монотонных трубачей нет мне равных, ибо, поднося трубу к губам, я мысленно исполняю всю музыкальную тему, и мой единственный звук становится ее заключительным звуком, а это придает ему ценную неожиданность и неожиданную ценность.
С о з и й. Поторапливайся, не то город заснет.
Т р у б а ч. Так-то оно так, город заснет, а все же запомните: мои коллеги прямо лопаются от зависти. Говорят, ученики в школах трубачей из кожи вон лезут, чтобы блеснуть качеством молчания, а не звучания. Так скажи мне, о какой утрате собираешься ты объявить, чтобы я мог сложить о ней свою немую песнь.
С о з и й. Буду объявлять о мире.
Т р у б а ч. О каком мире?
С о з и й. О том, что называется мирным временем, – о перерыв между войнами. Амфитрион приказал мне зачитывать фивaнцaм по одной декларации – каждую ночь. Никак не избавится от походной привычки все ставить с ног на голову. Чего только у нас нет, – декларации о всевозможных средствах: от комаров, от ураганов, от икоты. Декларации об урбанизме, декларации о богах. Все виды срочных советов. Сегодня настала очередь декларации о мире.
Т р у б а ч. Ага, понимаю. Это что-то весьма патетическое, возвышенное…
С о з и й. Куда там, декларация-то скромненькая.
Т р у б а ч. Ну так слушай. (Подносит инструмент к губам, слегка отбивает рукой такт и наконец трубит.)
С о з и й. Теперь моя очередь.
Т р у б а ч. Когда читают речь, поворачиваются лицом к слушателям, а не к ее автору.
С о з и й. А если автор – государственный деятель! И потом все равно все спят. Взгляни – ни одного огонька. Твоя единственная нота не имела успеха.
Т р у б а ч. С меня достаточно, если они услышали мой неслышный гимн.
С о з и й (с пафосом). О фиванцы! Вот единственная декларация, которую вы можете прослушать, не вставая с постелей и даже не просыпаясь! Май начальник, генерал Амфитрион, хочет говорить с вами о мире. Что мажет быть прекраснее, чем мир?! Что может быть прекраснее, чем генерал, рассуждающий о мире?! Что может, наконец, быть прекраснее, чем генерал, рассуждающий об оружии, мирно спящем в мирной ночи?!
Т р у б а ч. Что может быть прекрасней, чем генерал? Ясное дело…
С о з и й. Молчи ты…
Т р у б а ч. Два генерала!

За спиной Созия появляется вооруженный В о u н гигантского роста,
он медленно поднимается по лестнице:

С о з и й. Спите спокойна, фиванцы! Сколь прекрасен сап на земле, которую не терзают военные траншеи, под охраной законов, которые никем не нарушаются, среди ворон, кашек, собак и крыс, которым незнаком вкус человечины! Скаль прекрасна сознание, что твое лица – не маска, наводящая ужас на людей иной расы, с иным цветам кажи иди волос, а просто овал, приспособленный прежде всего для улыбок и смеха! Сколь прекрасна, вместо того чтобы карабкаться по осадным лестницам, неспешна восходить к Морфею па ступенькам завтракав, обедов и ужинов! Сколь прекрасна, не мучаясь угрызениями совести из-за убитых твоей рукой, вести внутри себя нежную гражданскую войну ощущений, мечтаний, страстей! Спите же! Когда вы, раскинув руки, удаетесь сну, самые роскошные доспехи выглядят убого в сравнении с вашими нагими беспомощными телами, украшенными одним лишь пупком. Никогда еще ночь не была столь светла, сталь благоуханна, столь безмятежна! Спите спокойно!
Т р у б а ч. Что ж делать, будем спать.

Воин преодолевает последние ступени u подходит к ним.

С о з и й (вынимает свиток и читает). «Меж Илисусом и его притоком нами захвачен в плен козел, переправившийся из Фракии… Меж Олимпом и Тайжетом мы расторопно и умело засеяли клин, – ceменa уже дали всходы, которые вскоре заколосятся… там же выпущены. в жасмин два пчелиных рая… На берегах Эгейского моря все спокойно, и вид волн и светил не вселяет более смятения в сердца… На архипелаге же мы перехватили тысячу сигналов от храмов к звездам, от деревьев к домам, от животных к людям, – над их расшифровкой веками будут биться наши мудрецы. Грядут столетия мира! Будь проклята война!»

Воин останавливается за спиной Созия.

В о и н. Что ты сказал?
С о з и й. Сказал то, что мне и велено была говорить: будь проклята война!
В о и н. А знаешь ли, кому ты это говоришь?
С о з и й. Нет.
В о и н. Воину!
С о з и й. Видишь ли, войны бывают разные…
В о и н. Но воины все одинаковы. Где твой хозяин?
С о з и й. Вон в той комнате, в единственной, где еще горит свет.
В о и н. Доблестный генерал! Он изучает план будущей кампании?
С о з и й. Ну как же, конечно. Он его там холит и лелеет.
В о и н. Какай великий стратег!
С о з и й. Он кладет его рядышком с собой на ложе и покрывает поцелуями.
В а и н. Впервые слышу о таком методе… Поспеши вручить ему это донесение. Пусть он оденется. Пусть ан поторопится. Его доспехи наготове?
С а в и й. Между нами говоря, слегка заржавели, – правда, он обновил на них заклепки.
В о и н. Так чего же ты мнешься?
С о з и й. Не мог бы ты подождать до утра, а? Ведь даже его лошади уже спят, лежа на боку, совсем как люди, – столь безмятежен сегодня мир. Сторожевые псы и те храпят, забившись в будку, на которой дремлет, сова.
В о и н. Животные не правы, доверяясь миру людей.
С о з и й. Прислyшaйся! От моря, от селений, отовсюду струится еле различимая музыка. Cтapики говорят: это песнь мира.
В о и н. Вот в такие-то минуты и разражается война.
С о з и й. Война?!
В о и н. Афиняне собрали войска и вторглись в пределы Фив.
С о з и й. Не может быть, ведь это наши союзники!
В о и н. Называй их союзниками, коли yгoдно. Значит, на нас напали союзники. Они берут заложников, эти наши союзники. Они их пытают. Буди Амфитриона!
С о з и й. Ах, да ведь мне придется пробудить его не только от сна, а от счастья! Вот уж действительно не везет! И это в ту самую ночь, когда я огласил декларацию о мире!
В о и н. Твоей декларации ни одиа живая душа не слышала. Иди же, а ты, трубач, останься. Бери трубу!

С о з и й уходит.

Т р у б а ч. О чем оно будет, ваше объявление?
В о и н. О войне.
Т р у б а ч. Ага, понимаю. Это что-то весьма патетическое, возвышенное…
В о и н. Нет, наоборот, самое что ни на есть обычное…
Трубач трубит.

В о и н (перегнулся через балюстраду, громогласно). Проснитесь, фиванцы! Вот единственная декларация, которую нельзя прослушать во сне! Пусть каждый, чье тело сильно и гладко, услышав мой призыв, оторвется от своей потеющей и пыхтящей половины, сплетенной с ним в темноте. Вставайте! К оружию! Прибавьте к своему весу тяжкий груз металла, и да сольется его чистый звон с воинственным кличем людской отваги! Что стряслось, спрашиваете вы? Война!!!
Т р у б а ч. Ох, и вопят же они!
В о и н. Война – это равенство, это братство, это свобода! Вы, бедняки, голодранцы, с которыми сурово обошлась судьба, – высшее наслаждение – разыграть в схватке с судьбой ваши сокровища, ваши утехи, ваших любовниц, свободу вашей родины! Вы, игроки, поставьте на карту свою жизнь! Вы, безбожники и святотатцы,- на войне дозволено все,- так оттачивайте же свои мечи на статуях самих бессмертных богов, устанавливайте любые законы, берите любых женщин! Вы, лентяи, марш в траншеи! Ведь война – триумф лени! Вы, дельцы, торопитесь, – вас ждет интендантство! Вы, любители красивых детей, – ведомо ли вам, что после войны каким-то чудом рождается больше мальчиков, чем девочек,- если не считать детей Амазонок! …А! Я вижу, мой военный клич уже зажег лaмпy вон в той лачуге! Вон и вторая, третья; вот и все зажглись. Первый огонь войны, первое зарево, вставшее над мирной жизнью, о, как ты прекрасно! Вставайте, стройтесь! Вас удостоили великой чести – подыхать от голода и жажды во имя отчизны, барахтаться в грязи во имя отчизны, дать себя зарезать во имя отчизны, ­ так кто же осмелится предпочесть столь славной доле покой и сытость в тылу?!
Т р у б а ч. Я!
В о и н. А впрочем, не бойтесь ничего. Эти штафирки вечно пугают военных ужасами войны. Я же заверяю вас, что на сей раз сбудется наконец упование каждого солдата, уходящего воевать: по велению богов на этой войне вовсе не будет убитых, а будут только раневые в левую руку, – за исключением левшей. Стройтесь же в роты! Вот главная заслуга родины,- она крепко сплачивает миллионы разрозненных личностей в единую массу и гонит их сражаться не на дуэльную лужайку, а на поле битвы. О! Позор миру, который довольствуется смертью одних стариков, больных и увечных, тогда как война косит подряд молодых воинов, достигших расцвета сил и здоровья… Да! Вот еще что: выпейте и закусите слегка перед уходом. О! Не прекрасно ли вкушать остатки заячьего паштета, запивая его белым вином, на глазах у рыдающей супруги и детей, вылезающих из постели в том же порядке, в каком они появлялись из небытия на свет божий?! Будь благословенна война!
Т p у б а ч. А вот и Созий.
В о и н.Твой господин готов?
С о з и й. Он-то готов. Вот госпожа моя не так чтобы совсем готова. Легче надеть военный мундир, чем одежды разлуки.
В о и н. Она из тех жен, что проливают слезы?
С о з и й. Нет, из тех, что улыбаются. Но лучше уж слезы, чем такая улыбка. Вот они идут…
В о и н. В путь!

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

А л к м е н а, А м ф и т р и о н.

А л к м е н а. Я люблю тебя, Амфитрион.
А м ф и т р и о н. Я люблю тебя, Алкмена.
А л к м е н а. В том-то и дело. Если бы мы хоть чуточку ненавидели друг друга, эта минута был бы не такой горькой.

• « Жужа из Будапешта
• » Жены польских солдат в Ираке